из родоначальников московских стиляг и рано зажил сладкой жизнью. Он был школьным Дон Жуаном, разъезжал на правительственных машинах, имел высокопоставленную любовницу, модно одевался и ко всем относился свысока, хотя вредным не был.
Отец Вани Казина, известный в двадцатых годах пролетарский поэт Василий Казин, был в наше время в немилости. Его не печатали, и он занимался переводами осетинских поэтов. Он был тогда скромен и доступен.
Но моими ближайшими друзьями были сын поликлинического врача Юра Д., Витя С., сын зам. главного врача самого большого в Москве родильного дома, и Дима М., отец которого был снят в 1949 году с поста главного инженера главка промышленного министерства и направлен простым инженером на строившийся вдалеке от Москвы комбинат за то, что происходил из семьи крещеных евреев. Жена его была потомственной русской дворянкой из семьи одного из пяти главных декабристов. С ними я провел многие годы своего отрочества, юности и даже взрослых лет своей жизни. Мы играли в футбол, ходили в кино и на вечера, ездили за город, бегали за девчонками. Ко мне они в гости почти не заходили, зато я ходил к ним очень часто.
То, что мы учились в период раздельного обучения, наложило на нас особый отпечаток, которого не было ни у тех, кто учился до нас, ни у тех, кто учился после нас. У нас было романтическое отношение к женщине, а кроме того, круг наших женских знакомств был резко сужен. С другой стороны, это породило у нас настоящие бурсацкие привычки, не сдерживавшиеся женским присутствием. Старшеклассники выходили на большой перемене на «охоту», заключавшуюся в том, чтобы изловить младшеклассника и с воплями затащить его в свой класс. С восторженными криками несчастного клали на пол, снимали штаны и мазали чернилами промежности.
Весьма популярна была война на «слонах». На плечи длинных сажали тех, кто был ростом поменьше, после чего начиналось сражение между седоками, в то время как слоны носились с воинственными криками по классу. Сражение велось книгами, тетрадями и вообще чем попало.
Кто-то догадался подкладывать в писсуар металлическую полосу, подключенную к электрической сети, в результате чего мочившийся получал удар током и, заорав от ужаса, едва не терял сознание.
Любимым занятием было издевательство над слабохарактерными учителями. Главным предметом жестоких издевательств был учитель черчения Павел Григорьевич Лаврентьев. Как только он закрывал двери класса, начинался невообразимый гвалт. Все вставали с мест, прохаживались по классу, пели вслух песни, залезали на парты, а кто понахальней, подходил к учителю и хлопал его по спине: «Пашка! Тут как линию провести?» Пятидесятилетний «Пашка» жалобно угрожал, что сейчас пойдет к директору. Директор иногда приходил и дико орал на нас. Класс притихал, но в следующий раз повторялось то же самое.
Другой жертвой террора стал учитель истории, которому дали прозвище Агабек, под влиянием только что показанного фильма «Насреддин в Бухаре». Сняли с кого-то ботинок и стали перекидывать его по классу. Ботинок угодил на стол Агабеку, который истошно завопил и ни с того ни с сего врезал указкой по сидевшему рядом ни в чем не повинному верзиле Соленому. Соленый, красный от обиды, завопил, что пойдет жаловаться директору. Агабек, потеряв самообладание, взмолился: «У меня жена, дети!» Долго он у нас нс продержался.
На короткое время появился у нас в классе балбес Перельман. Ему вздумалось на уроке залезть под парту. Трюк заключался в том, чтобы вызвать смех, когда его заметит учитель и прикажет встать. Но учительница Чижова умно поступила, сделав вид, что ничего не заметила. Перельман промучился в согбенном состоянии все 45 минут. После этого в класс явился его отец, преподаватель института, и стал позорить сына перед классом.
Незадолго до моего поступления в школу из нее был исключен сын Лазаря Кагановича — Юрий, закоренелый хулиган. Ему все сходило с рук, пока, наконец, чаша терпения не переполнилась. Старая еврейка-библиотекарь носила на работу из дома еду, неотъемлемой частью которой была бутылка с чаем. Каганович пробрался в библиотеку и заменил содержимое бутылки мочой. Библиотекарь устроила скандал, и Кагановича перевели в другую школу.
Странной особенностью школы было ее чисто еврейское руководство, сохранявшееся вплоть до смерти Сталина. Директором был Лазарь Ефимович Гольман, ходивший вразвалку, за что его прозвали «Колеса». Говорили, что он стал кривоног, когда в молодости был кавалеристом Первой конной армии. Колеса наводил ужас на младшеклассников, и только в конце школы этот страх начинал проходить, ибо постепенно убеждались, что он был мягким слабовольным человеком.
Завучем, я уже говорил, была высокая красивая Евгения Израилевна Каплинская, отлично одевавшаяся по тем временам. Она преподавала историю. Почему Гольман и Каплинская так долго оставались у руководства школы, объяснить трудно.
Среди учителей большинство были выходцами из старой интеллигенции. Учительница литературы Александра Маркияновна Ряднова была весьма беспорядочным существом из старой провинциальной интеллигенции. Она была влюблена в свой предмет и здорово отклонялась от учебника, но это ей сходило с рук. Она вела также и литературный кружок. Она была худа, как щепка, укладывала волосы косичками. Ее сын Коля Самсонов был нашим одноклассником. Они жили рядом с химическим заводом, издававшим ужасное зловоние, в результате чего Коля страдал астмой. Маркиановна заставила нас читать русскую классическую литературу, и эта литература не стала для нас вампиром, как для одного из солженицынских героев.
В русской литературе, как ни странно, моим любимым автором в школьные годы стал Александр Островский. Его пьесы господствовали в московских театрах. Я любил его мир, в особенности героев, которых жизнь доводила до грани бездны, но которые потом побеждали. Изучая Островского, я добрался и до его критиков — Скабичевского и Овсянико-Куликовского.
На экзаменах в девятом классе я выбрал темой для сочинения творчество Островского и получил пятерку. Западную литературу мы почти не изучали, но зато в пятом классе наша почти гимназическая учительница заставила меня полюбить греческие мифы, которые я с тех пор хорошо знал.
Когда я учился в восьмом классе, учительница истории Антонина Михайловна предложила желающим написать внеклассные работы. Я выбрал тему «Энциклопедисты». Работа затянула меня. Я углубился в историю Франции, перечитывая все, что только можно прочесть на русском языке. У меня было собственное собрание сочинений Дидро, были Гольбах, Морелли. Я пристрастился также ходить в юношеский читальный зал Библиотеки Ленина, которая на долгие годы стала моим духовным кормилищем, а кроме того, в роскошном зале я забывал о Полянке. Я стал брать Вольтера, Мабли, Даламбера. Работа разрослась. Как Рафа Осташинский, я стал забрасывать остальные предметы. Когда я, наконец, представил
