Через три недели в полночь мы трое стоим на поле для гольфа в графстве Даун. Позади нас лежат наши спальные мешки, в которых нам предстоит провести ночь. Американцы вот-вот должны высадиться на Луну, а мы едва можем стоять. Думаю, что «мертвецки пьяный» — словосочетание, достаточно точно описывающее наше состояние, хотя Хьюи и я умудрились донести Пола от паба до поля для гольфа, уронив его только один раз.
Всю дорогу мы путешествовали автостопом: спали на скамейках в парке и в полях, провели пару неуютных ночей на пирсе в Дун-Лэери. Год назад мы трое добрались автостопом до деревни Полперро в Корнуолле и провели лето в открытой хижине на вершине скалы. Мы собирались отправиться на остров Уайт, чтобы увидеть Дилана, но как-то отклонились от этого маршрута и все равно отлично провели время.
На дорогах мы всегда голосуем врозь (потому что никто не согласится подобрать троих здоровых парней сразу) и договариваемся встретиться вечером в ближайшем большом городе. Мы направляемся на запад в сторону Лимерика и Керри. Однажды неподалеку от Трали меня подбирает фермер. Он тоже мертвецки пьян, и на заднем сиденье у него лежит свиноматка с парочкой поросят. Он говорит мне, что единственное, что ирландцы получили от англичан, — это сифилис. Я говорю ему, что в любой сделке, как и при исполнении танго, участвуют два человека, и он смеется.
Наконец Пол, Хьюи и я добираемся до Дингла, который расположен на юго-западе Ирландии. Каждый вечер мы до одурения накачиваемся светлым пивом и виски Bushmills, а спим — где придется. Нам повезло, что за три недели путешествия нас ни разу не арестовали. Совершив отчаянную попытку в совершенно пьяном виде покорить горы Мурн, мы возвращаемся в северном направлении, чтобы сесть на паром в Ларне.
Здесь-то мы и оказываемся на поле для гольфа под полной луной. Я могу поклясться, что вижу какое-то движение там, на ее поверхности, где-то в районе Моря Спокойствия. Такой маленький шаг для них, и такой гигантский — для нас.
* * *
Когда я возвращаюсь из Ирландии домой, результаты моих выпускных экзаменов уже ждут меня, заключенные в какой-то неописуемый коричневый конверт. Целый день я опасаюсь прикасаться к нему, но наконец сдаюсь. Узкая белая полоска бумаги сообщает мне, что я получил проходные баллы по трем предметам: английскому, географии и экономике, но сами оценки, если не считать довольно высокого балла по английскому, отнюдь не открывают для меня академической карьеры и не позволят мне поступить в университет без, как минимум, двух пересдач. Я отклоняю даже потенциальную возможность учиться в университете и решаю плыть по течению. В течение следующих нескольких месяцев я сменю не менее полудюжины рабочих мест. Сначала я работаю кондуктором в автобусе. Потом ухожу и какое-то время получаю пособие по безработице, после чего устраиваюсь рабочим на стройку. Приближается зима, и мы закладываем фундамент для торгового центра в Байкере. Это тяжелая работа, не видно конца, и к тому же я очень страдаю от холода. В первый день моя мама, которая всегда хочет как лучше, превосходит саму себя в заботе обо мне. Накануне вечером она вызывается сделать мне бутерброды, чтобы я пообедал ими на работе. Утро первого рабочего дня проходит довольно сносно. Я хорошо владею лопатой и киркомотыгой, но я страшно завидую водителям самосвалов. Вся работа водителя — ждать, когда мы наполним кузов, и греть руки о работающий мотор. Потом этот властитель вселенной уезжает, шумно газуя, окутанный синим облаком выхлопных газов. Своим напускным безразличием он старается привлечь внимание девушек из конторы напротив. Я страстно желаю быть на его месте. Наступает обеденный перерыв, и человек двадцать рабочих нашей бригады набивается в деревянную бытовку на краю строительной площадки. Крепкие, привыкшие к суровым условиям мужчины тесно рассаживаются на деревянных скамьях. Каждый закуривает и открывает газету: Minor, Sun или SportingLife, - откусывая тем временем огромные куски от массивных бутербродов и гигантскими порциями поглощая горячий чай. Все это сопровождается раскатами грубого смеха. Мы окутаны сигаретным дымом и паром, поднимающимся из металлического электросамовара, который стоит на столе. Как новичок, я занимаю скромное место в углу. Умирая от голода, я замерзшими пальцами открываю свою коробку с бутербродами и на мгновение застываю от ужаса, увидев его содержимое. Моя дорогая мама собрала мне целый набор крохотных изящных огуречных сэндвичей, которые были бы уместны на вечеринке в саду викария, но есть их здесь, в этом Дантовом аду рабочей бытовки, — все равно что нарядиться в балетную пачку или жемчужные серьги. Я быстро захлопываю пластиковую крышку, пока никто не заметил причины моего замешательства, но, видимо, слишком быстро.
— Что случилось? — спрашивает кто-то рядом.
— Есть не хочу, — не очень убедительно отвечаю я. С этого дня я буду собирать себе обед только сам.
Через несколько недель я и еще один парень моего возраста копаем в глине канаву. На улице холодно и противно, у меня болит спина, и кожа на руках вся потрескалась. Когда бригадир поворачивается к нам спиной, мы с напарником разговариваем, и в какой-то момент речь заходит об образовании. Он говорит, что учился в средней современной школе, бросил ее в пятнадцать лет и с тех пор то работал на стройках, то жил на пособие по безработице.
— Моя жизнь похожа на глупую шутку, — ворчит он, злым взглядом уставившись на лопату исплевывая себе на ладони. — А у тебя как?
У меня нет никакого желания рассказывать ему историю своей жизни, но раз уж он так откровенен со мной, мне неудобно скрытничать.
— Я ходил в гимназию в городе… семь лет, — добавляю я, видимо, для того чтобы моепребывание в гимназии чем-то напоминало тюремный срок, что отчасти соответствовало истине. Но мой напарник совершенно этого не уловил.
— Тогда какого черта ты делаешь здесь?
— Ты о чем? — защищаюсь я. — Ты что, думаешь, я не могу делать эту работу?
— Да нет, — говорит он. — Работу ты делаешь нормально, но тебе, черт возьми, незачем здесь работать. Ты можешь найти место получше.
Мне нечего ему возразить, я просто продолжаю копать неподатливую сырую глину. Через несколько дней я становлюсь водителем грузовика, но вскоре погода ухудшается, и за два дня до Рождества многих из нас увольняют. Нельзя сказать, что я очень огорчен этим обстоятельством. Субботние вечера я обычно провожу на танцах в Тайнмуте, где белая громадина танцевального зала возвышается над побережьем. Почти двадцать лет назад здесь познакомились мои родители. Это обстоятельство могло бы меня раздражать, но ухаживание за девушками — далеко не главный предмет моих интересов. На самом деле я прихожу сюда смотреть на группы. На сцене, как правило, фигурирует три местных группы, играющих странный набор из психоделических мелодий, классических хитов с альбомов фирмы Motown и несколько затянутых двенадцатитактовых блюзов, включающих, как правило, ужасное соло на ударных, от которого балдеет, кажется, только сам ударник. Время от времени я набираюсь храбрости и приглашаю кого-нибудь из симпатичных девушек на танец, но обычно это пустая трата времени. Я приглашаю, они бормочут что-то в знак согласия, а потом в течение всего танца целиком и полностью меня игнорируют. Они утыкаются взглядом в пол, ловят сдавленное хихиканье своих подружек, ищут глазами свои драгоценные сумочки — словом, смотрят куда угодно, только не на меня. Я раздосадован, они — безразличны.
