Человек широкой натуры и недюжинных способностей, он в мирные дни отдался литературному труду. Первой вышла книга военно-исторического плана — «Гражданская война на Украине», затем в московском журнале Примаков публикует воспоминания о своем необыкновенном опыте «Рейды конницы». Его пребывание в качестве военного атташе и советника в Китае, Японии, Афганистане нашло отражение в книгах «Записки волонтера», «По Японии», «Афганистан в огне». Пробует он себя и в художественной прозе: повесть «Митька Кудряш» и рассказы. Пишет он и стихи. Вот одно из них:
На степях на широких,
На курганах высоких,
У бескрайнего синего моря
Много крови пролито.
Много смелых убито,
Не стерпевших народного горя.
От того-то и весною
Ярко-красной волною
Алый мак из степи расцветает,
Головами колышет,
Былью грозною дышит,
О погибших в боях вспоминает…
Словно маки весною,
Ярко-красной волною
Верхи шапок казачьих алели,
Да в сраженьях жестоких
На степях на широких
Кони ржали и шашки звенели…
А теперь на просторе
У бескрайнего моря
Вольный труд на степях процветает,
Люд рабочий живет,
Звонко песни поет,
О погибших в боях вспоминает…
И вот он на скамье подсудимых. Он — враг народа, шпион и предатель Родины. От этой нелепости сердце обливается кровью, рвется на куски.
Но за годичное пребывание в тюрьме Примакова «сломали». Когда подошла его очередь для последнего слова, следователь попросил, чтобы подсудимый зачитал по имевшемуся документу текст. Примакову угодливо поднесли очки, и он начал читать.
— Я должен сказать последнюю правду о нашем заговоре, — неуверенно произнес он. — Ни в истории нашей революции, ни в истории других революций не было такого заговора, как наш, ни по целям, ни по составу, ни по тем средствам, которые заговор для себя выбрал. Из кого состоит заговор? Кого объединило фашистское знамя Троцкого? Оно объединило все контрреволюционные элементы, все, что было контрреволюционного в Красной Армии, собралось в одно место, под одно знамя, под фашистское знамя Троцкого. Какие средства выбрал себе этот заговор? Все средства: измена, предательство, поражение своей страны, вредительство, шпионаж, террор. Для какой цели? Для восстановления капитализма. Путь один — ломать диктатуру пролетариата и заменить фашистской диктатурой.
Сидевшие на скамье подсудимых, переглянувшись, с полным недоумением слушали этот бред, ясно понимая, чьих рук это творение. Примаков же, неотрывно глядя в текст, продолжал читать:
— Какие же силы заговор собрал для того, чтобы выполнить этот план? Я назвал следствию больше 70 человек — заговорщиков, которых я завербовал сам или знал по ходу заговора… Я составил себе суждение о социальном лице заговора, то есть из каких групп состоит наш заговор, руководство, центр заговора. Состав заговора из людей, у которых нет глубоких корней в нашей Советской стране…
Кончив читать, Примаков отдал следователю лист и с отчужденным видом сел на скамью.
Напуская излишне официальную строгость, Ульрих говорит, что ни у кого из присутствующих заседателей нет сомнения в предательской деятельности Примакова. Об этом он сам заявил в своем «последнем слове».
«Неужели все верят тому, к чему меня принудили?» — проносится острая мысль. Примаков смотрит на сидящих за судейским столом заседателей. Вот сдержанно-тактичный командарм 1-го ранга Шапошников, начальник Генерального штаба. В 1931 году, когда командовал Ленинградским военным округом, он писал аттестацию на командира и комиссара 13-го стрелкового корпуса Примакова: «Развитой, интересующийся современным развитием военного дела командир. Знания совершенствует. Ум пытливый. С достаточной волей и настойчивостью. Инициативен. Энергичен. Умеет потребовать от подчиненных выполнения своих приказов. Подготовка частей корпуса вполне удовлетворительная. Много внимания уделяет строительству. Пользуется авторитетом. Вполне достоин выдвижения на должность помкомвойсками округа. Шапошников».
«Неужели этот человек, лучший штабист Красной Армии верит в мое предательство?»
Примаков переводит взгляд на сидящего у края стола седовласого Каширина, бывшего своего начальника, ныне командующего Северо-Кавказским военным округом. В 1933 году Каширин писал о нем в аттестации: «В должности состоит полтора года… Культурный, проверенный в боях гражданской войны, вполне сложившийся командир. Хорошо знает несколько передовых иностранных армий. За время пребывания в округе перевел с немецкого и отработал на наших картах тактические задачи и военные игры, проигранные в 1933 году офицерами германского рейхсвера. Этот труд напечатан как полезное пособие для начсостава РККА.
В боевой подготовке округа участвует активно. Умеет хорошо организовать и поучительно провести занятия с высшим и старшим начсоставом… Во всей работе проявляет широкую инициативу. Каширин».
Теперь он и сам понял, что отдалил себя от прежних сослуживцев, боевых соратников… «Не выдержал пыток… Не выдержал!..» — корил он себя.
Закатывался долгий июньский день, к зашторенным окнам зала заседания подступали серые сумерки. Прозвучала гневно-напыщенная, с ложным пафосом гнева прокурорская речь Вышинского. Он был беспощаден и требовал всем высшей меры наказания.
Его сменил розовощекий Ульрих. Он читал приговор скороговоркой, словно торопился закончить, наконец, начатый утром спектакль. Сидевшие за длинным столом заседатели слушали его, потупив головы, стараясь не глядеть на тех, кого они судили.
Всем восьмерым — Тухачевскому, Якиру, Уборевичу, Корку, Эйдеману, Фельдману, Примакову, Путне — приговор один: высшая мера наказания — расстрел. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, приведение его в исполнение — немедленно.
И тут вдруг, в наступившей мертвой тишине, прозвучали слова Примакова.
— Я обращаюсь к членам суда, нашим боевым товарищам. Неужели вы не понимаете, что происходит? Сегодня вы судите нас, а завтра точно так же будут судить вас! Откройте глаза!..
Ему не дали договорить. Но слова его были пророческими.
