В 9 часов утра 16 октября генерал Гурко выехал из Горнего Дубника в сопровождении штаба и конвоя на место предполагаемого сражения под Телишем. У Дольнего Дубника уже началась демонстрация. Там грохотали пушки и трещали уже ружейные выстрелы. Но под Телишем назначено было начать сражение в 11 часов утра, и мы двигались за генералом по шоссе, обгоняя батареи и войска, которые еще только шли занимать боевые позиции. При виде черной наступающей массы нашего войска цепь турецких аванпостов стала немедля отступать к турецкому редуту, не сделав ни одного выстрела, если не считать маленькой стычки, происшедшей на нашем крайнем правом фланге, где десяток черкесов открыли было огонь по Гродненскому гусарскому полку и затем тотчас же ускакали. Одной из пущенных этими черкесами пуль был сильно контужен принц Саксен-Альтенбургский, командир полка, ехавший впереди. Пуля ударила ему в металлическую папиросницу и, не имев силы пробить, согнула ее и ушибла принцу ногу.
Между тем батареи въехали на позиции и расположились широким полукругом в виду главного турецкого редута, помещавшегося на самом шоссе. Генерал Гурко со своей свитой остановился вблизи одной из батарей нашего центра. Генерал сидел на складном стуле и принимал беспрестанно со всех концов привозимые к нему донесения. Мы все полулежали вокруг генерала на траве, уже сухой и порыжевшей от холодов. Ровно в 11 часов утра раздался на батарее левого фланга первый пушечный выстрел, и первая наша граната, взвизгнув при вылете из орудия, зарокотала в воздухе по направлению к турецкому редуту. Генерал снял шапку, и мы все перекрестились. «Снова битва! – думалось каждому. – Снова неизвестность, чем кончится день!» Снова застукало и защемило сердце, и кровь взволновалась. Первая минута боя – тяжелая минута! Скоро привыкаешь к шуму и реву сражения, но в начале его словно стоишь перед чем-то неизвестным, безотчетно страшным, которое готово обрушиться, подавить вас, уничтожить. А тут, под Телишем, невольно приходил на ум целый день, недавно пережитый под Горним Дубником, день 12 октября, когда и здесь под Телишем целый полк Егерский геройски осаждал Телишские укрепления и не в силах был одолеть того редута, куда, как вызов, понеслась сейчас наша первая граната. За нашим первым выстрелом зазвучал второй, третий, и вот весь полукруг, занятый нашими батареями, заревел, задымился, застонал от пушечной пальбы. Турки принялись было энергично отвечать нам из редута и направили свои первые снаряды на наши центральные позиции.
Нам с генералом Гурко такое уж счастье – всегда попадать первыми под огонь неприятеля. Турецкие снаряды стали ложиться впереди, позади нас, сбоку, врывались в землю, лопались, и осколки их со звоном разлетались во все стороны. По тому же понятному счастью, что и в деле 12 октября, в штабе генерала не было раненых или убитых. Но турки недолго угощали нас своими снарядами, через час канонады и выстрелы их начали становиться все реже, а наши орудия все усиливали, все учащали огонь: в редут стреляли уже не отдельными выстрелами, а залпами, не только из простых гранат, но из шрапнели. Ежесекундно появлялись высоко над редутами круглые маленькие яблочки дыма, обозначавшие лопнувшую над ними шрапнель. То были шрапнели какой-то новой системы, с диафрагмой: лопнув над неприятелем, они обсыпали его сверху градом пуль, разлетавшихся веерообразно. Невесело было туркам в редуте сидеть под градом такой шрапнели! Наша артиллерия должна была производить на турок подавляющее впечатление. Это чувствовалось как-то всеми.
– Мы теперь пристрелялись, – говорил нам один из артиллеристов. – Мы попадаем теперь без промаха в намеченную точку.
– Не завидую я туркам! – высказал кто-то громко общую нашу мысль.
Мысль эта, вероятно, пришла и в голову генералу Гурко. После двух с половиной часов непрерывного артиллерийского огня из 72 орудий генерал Гурко задумал попробовать с турками новое средство, а именно – послать к ним парламентера с предложением сдаться. Немедля привели пять человек пленных, захваченных ранее в деле 12 октября под Горним Дубником, и передали им подписанное самим Гурко письмо к паше, начальнику турецких войск под Телишем, следующего содержания: «Вы окружены со всех сторон русскими войсками; 100 орудий направлены на вас и уничтожат ваши окопы со всеми их гарнизонами. Во избежание бесполезного кровопролития предлагаю вам положить оружие». Вручив пленным туркам это письмо, генерал Гурко приказал трубить по всей линии отбой, и через несколько минут после оглушительного грохота пушек внезапно водворилась тишина по всей линии. Отвести парламентеров к турецким укреплениям генерал Гурко поручил своему ординарцу хорунжему князю Церетелеву. Князь Церетелев отправился вперед с пленными турками и, сделав из своего носового платка нечто похожее на парламентерский флаг, вручил этот флаг пленным туркам. Между тем едва прекратился наш артиллерийский огонь, на редуте вдруг открылось для нас любопытное зрелище. Турецкий редут, казавшийся до той минуты рядом земляных насыпей, вдруг усеялся тысячами красных шапочек: то выглянули из своих земляных нор турецкие солдаты, не понимавшие, что означает такое неожиданное прекращение смертоносного огня с нашей стороны. Тут завидели они пятерых высланных к ним парламентеров-турок, махавших носовым платком.
Парламентеры дошли до редута и скрылись за его насыпями. Прошло несколько томительных длинных минут, в которые паша, вероятно, разбирал письмо к нему генерала Гурко и совещался со своим штабом. Затем из редута вышел на шоссе какой-то турок и замахал белым платком Церетелеву, ожидавшему развязки на шоссе, близи турецких укреплений. Князь Церетелев, завидя турецкого парламентера, поскакал к нему навстречу, а наши войска, Московский и Гренадерский полки, лежавшие впереди наших батарей и ожидавшие той минуты, когда их двинут в атаку редута – в огонь и на смерть, полки эти, завидя вышедшего из редута парламентера, вскочили на ноги и, бросив шапки кверху, закричали «ура!». На батареях это «ура!» подхватила артиллерия, и «ура!» пронеслось из конца в конец по всей нашей боевой линии. «Неужели сдача? Неужели конец? – думалось нам. – Неужели бескровная победа?» Как-то боялись мы поверить в это. Между тем генерал Гурко выехал с батареи, с которой наблюдал за ходом сражения, на шоссе и там ожидал турецкого парламентера. Следуя за генералом, я видел, между прочим, как на только что покинутой нами батарее, наводчик-артиллерист обнимал, целовал и нежно гладил рукой большое девятифунтовое орудие:
– Родная ты моя, – повторял он, – матушка, гляди-ка, что наделала! Показала себя.
