Меня так и подмывало поехать: пять рублей, да еще править лошадью! Сразу согласился. Дедушку Медведева попросил – как только мама приедет, сказать ей, где я, чтобы не беспокоилась.
Работа моя действительно была не тяжелая, только рано вставать не хотелось, а вставали в четыре утра. По праздникам должен был я нянчить маленького татарчонка. Надоело мне нянчить дома, а тут снова пришлось. Однажды сижу я с ним, держу на руках. Захотелось угодить хозяйке – начал я учить малыша креститься, как меня учили. Взял его правую ручонку и вожу – сначала к лобику, потом к животику… Вдруг как закричит хозяйка, как рванет ребенка к себе! И получил я щелчок за свои труды.
В карьере работало пятьсот лошадей. Делали насыпь новой железной дороги.
Рабочие звали меня «донским казаком» за барашковую шапку, которую я носил. Делал я все, что приказывали старшие: за водкой сбегать – пожалуйста, плясать заставят – пляшу. Всегда был веселый. А песок возил хорошо.
Раз еду к забою, смотрю – стоит мать и в руках держит сапоги. От радости у меня слезы закапали.
– Не плачь, сынок, – целуя, говорит мама, – смотри, какие я тебе сапоги привезла – новые, четыре рубля отдала.
Хозяин уж очень хвалил меня. Она осталась довольна.
В конце октября 1910 года я первый раз получил жалованье – всего 7 рублей 50 копеек, а 4 рубля удержали за спецодежду. Один забойщик сказал, что хозяин обсчитал меня на рубль, поругался с хозяином из-за меня, но тот не прибавил ни копейки.
Снял я свои новые сапоги и завернул деньги в портянку, чтобы не украли по дороге. Когда приехал в Тайшет, опять разулся, достал деньги, несу в руках, бегу, подпрыгивая от удовольствия.
Через неделю поехал к отцу. Я не раз уже ездил к нему. Мама торговала на столиках возле станции, проводники ее знали. Она посадит меня в вагон, попросит проводника, чтобы разбудил в Нижнеудинске и помог выбраться из поезда, а там я уже знаю, как пройти на кирпичные сараи.
Мне у отца жилось неплохо, я там был своим человеком. Арестанты любили меня, они-то и научили меня плясать. Правда, не один раз до слез доводили.
Раз сели мы обедать, на второе – каша черная. Я поел и хотел вылезать, а тут один беспалый арестант, большой мой приятель, спрашивает: «Миша, ты куда? Съешь для друга вот эту ложку каши». А ложка деревянная, большая, целая тарелка войдет. Не желая обижать друга, стал есть. Только что съел, а другой друг – музыкант – ко мне: «Миша, съешь и для меня ложечку». – «Не хочу больше». Чувствую, как раздуло живот. «Уважь, Миша, на балалайке играть каждый день буду и тебя выучу». Ну что делать, стал есть другую ложку. Только съел – третий: «Ну, Миша, а теперь за всех нас съешь вот эту ложку и довольно». Я заревел. «Ну ладно, – сжалились надо мной, – съешь в другой раз, только дай слово, что не обманешь». Пришлось дать слово, что в следующий раз съем за всех.
Отец встретил меня приветливо.
– Ну, как, работяга, дела? Был тут у нас хозяин твой – Бахитов.
– Да, папа, Бахитов, а ты откуда знаешь?
– А у него брат тут работает, он к нему на свидание заехал. Ну, слышу, рассказывает, что заработал в это лето хорошо, работали на трех лошадях – три работника и два гонщика. Трудно было с гонщиками, по под конец нашел в Тайшете одного малыша – Водопьянова. «Как зовут его?» – спрашиваю. «Миша». – «Да это ж мой сын!» Тут уж он тебя расхвалил. Полбутылки выпили за это дело.
– А он меня на рубль обсчитал.
– Не знал, а то б и рубль содрал!
Арестанты строили тепляк для сушки кирпича. Леса кругом было много, а в тюрьме можно было найти всяких специалистов. Отца назначили старшим мастером.
Возле бараков стоял маленький домик. Раньше там жил надзиратель, потом он перебрался на лучшую квартиру. Отец пришел к смотрителю тюрьмы просить разрешения жить в этом домике вместе с семьей. Снял шапку, стоит перед ним.
– Ваше благородие, будьте отцом родным… Положение у меня тяжелое – жена ходит последнее время, да еще двое ребят…
Смотритель согласился быть «отцом», хотя он был гораздо моложе моего отца.
– Хорошо. Только старайся.
И поселились мы всей семьей в этом домике.
Наступила весна. Отец решил отправить нас в Тайшет. Ожидая поезда на вокзале, я с любопытством глазел по сторонам. Один из ожидавших поезда спрашивает: «Мальчик, не знаешь, где тут найти гонщика?»
– Я гонщик. Прошлый год работал у татар.
– А пойдешь ко мне гонщиком?
– Пойду, но ты поговори с моей мамой.
Подходит он к матери, беседует, уговаривает отдать меня в гонщики.
– Жена у меня добрая, – говорит человек, – ему неплохо будет. Жить будем вместе – одной семьей. Жалованья – на всем готовом – положу восемь рублей. Вам куда ехать?
– В Тайшет.
– Нам по дороге. Не доезжая Тайшета, мы и сойдем на станции Косыревка. Фамилия моя Белоусов.
– Ну что ж… – говорит мама. – Пусть едет. Только вы его не обижайте.
Работать у этого хозяина было неплохо. Но опять приходилось вставать затемно, а в праздники с утра уезжали косить сено. Сено заготавливали с праздника до праздника. Отоспаться было некогда.
Через три месяца хозяин отправил меня домой.
Приезжаю в Тайшет – темно, боюсь идти по улицам. Все же рискнул.
Подхожу к дому, сердце замирает от радости – приехал и привез массу денег, почти двадцать рублей! Стучу, слышу голос:
– Кто там?
– Я, мама, открой… А папа дома?
– Дома.
– А я денег привез много.
Вхожу, отец встает:
– А, сынок приехал! Ну, старуха, сходи-ка за полбутылкой, с приездом выпить надо.
Отец работал на кирпичном заводе у хозяина, получал «с тысячи», зарабатывал хорошо, но стал частенько выпивать и маму бить.
Осенью я пошел в школу, а отец уехал верст за тридцать в тайгу шпалы тесать.
В начале декабря прихожу из школы домой, смотрю – какой-то старик сидит у нас. Увидел меня:
– Здравствуй, внучек, вот ты какой большой стал.
Узнал я деда. Говорит – за нами приехал.
– Не можем больше жить без вас. Старуха день и ночь кричит – поезжай, говорит, привези, пропадут они там, опять посадят Васю в тюрьму, такой уж проклятый край – Сибирь эта.
В этот же день поехали за отцом. Отец приехал, сухо поздоровался с дедом:
– Ты зачем приехал?
– Да, Вася, поедем, соскучились мы, мать каждый день голосит.
– Не поеду я. Делать мне там нечего.
– Поедем, Вася, полдома подпишу. Хозяйство без тебя не идет.
– Обманешь, я знаю тебя.
– Вот, гляди, если не веришь.
Дедушка встал на колени перед иконами, начал креститься.
– Вот перед богом говорю, отсохни у меня язык, руки и ноги, если обману. Как приедем, так сразу и подпишу. Если не желаешь жить вместе, поставим тебе дом – у нас сруб есть большой, – живи один с богом. Лошадь дам, у нас их две. Сказал, полхозяйства отдам, значит, отдам, вот тебе крест святой, – и опять крестится на икону, а сам плачет.
