воздушную позу летающих белок или обезьян, имеющих перепонки для планирования. Кошки опытные каскадеры. Дворовые ребята все время приглядывали за тем окном на четвертом этаже. Всякий раз, когда Пуччи снова забирался на подоконник, они выжидали полчаса, давали коту спокойно задремать, после чего звали мою прабабку. Та высовывалась из окна, рывком открывая ставни.
Мы часто задаемся вопросом, видят ли животные сны? Мучают ли их кошмары, подобные нашим, вроде тех, что кончаются падением в пустоту? Проваливаются ли они в сны, пока те не оборвутся утешительным пробуждением на подушке? Вернемся к случаю с хайдеггеровским котом: из состояния сладостной дремы он с вытаращенными глазами переходит в состояние свободного падения. В те же годы философ Мартин Хайдеггер объяснял, что появление на свет сродни броску, падению Бытия, ныряющего во Время. Жизнь – это кот, уснувший на подоконнике. Нежданно-негаданно он просыпается, падая с четвертого этажа.
Ты прошла по Венеции, но тебе чего-то не хватает. Хочется впитать ее, слиться с ней, стать ее частью, целиком завернуться в нее. Тебя так и подмывает броситься в воду.
Не делай этого. Нарвешься на крупный штраф и высылку из города. Ныряют туристы довольно часто. Разумеется, летом, когда стоит немилосердная жара. Две норвежские девушки ночью прыгнули в воду возле моста Трех Арок. Уже в воде они заметили, что аналогичная мысль посетила еще кое-кого: вокруг них весело плескались серые крысы.
Возле моего дома, жгучим июльским днем, я услышал громкие всплески. Трое юных канадцев поснимали майки и штаны и прыгнули с перил моста в воду. Затем они вылезли на риву и уселись выпить в баре, истекая каплями воды, спирохетами и кишечными палочками. Не знаю, как только это им пришло в голову. Вечно оно так: чужаков, увидевших что-то впервые, осеняют самые обескураживающие идеи; они содержат смесь из очевидного, запретного, бескультурного, наглого, наивного, трусливого, глупого, гениального, дерзкого. То же самое можно сказать о пижонистых туристах, которые позволяют себе фотографироваться на Сан-Марко во время особенно сильных приливов. Туристы садятся за столики кафе на площади и делают вид, словно пьют аперитив, по пояс погрузившись в ледяную воду. Все на той же площади Сан-Марко иные напяливают на себя гидрокостюм и ласты, чтобы поплавать между базиликой, колокольней и Прокурациями.
Друг рассказывал мне, что однажды летней ночью, устав ждать вапоретто, на котором должен был перебраться на другой берег, он прыгнул в канал Джудекки и пересек его вплавь.
Я никогда не окунался в воды Венеции. За ее пределами, в лагуну, – да, но в городе точно нет: здоровьем я дорожу. Зато первый из запомнившихся мне снов был кошмар; он кончался прыжком в воду: мне доверили везти коляску с моим новорожденным братом, а на мосту Пападополи не было парапетов, и я свалился в рио Ново. Венецианцам часто снится, что они падают в воду, это заметили психоаналитики.
Подростком я пережил жуткую зиму. Мы часто разгуливали с друзьями по калле и фондамента и с увлечением болтали. И бывало кто-то ни с того ни с сего толкал тебя в воду. Просто так, ради хохмы. В тот год это была такая фишка. Ты оказывался в канале в пальто и шарфе в середине января. Меня это обошло стороной.
Наши деды, наши отцы купались в акватории Сан-Марко. Утверждают, что и тогда вода была не больно чистой. Может, другими были санитарные нормы. В детстве я возвращался на вапоретто с Лидо после купания и видел, как ребята из Кастелло сигали в воду с рив и мостов, ныряли ласточкой с брикол потолще. Живи я двумя веками раньше, наблюдал бы с моста Риальто, как вечером лорд Байрон плавает себе по Большому каналу. В 1818 году он бросил вызов своему английскому другу и еще одному венецианскому пловцу: они стартовали с Лидо и одолели весь Большой канал. У Байрона ушло на это больше четырех часов, и он победил в заплыве.
Героиня новеллы Камилло Бойто «Чувство» приезжает в Венецию с мужем. Она вышла за богатого и влиятельного старика, чтобы жить обеспеченной жизнью и свободно заводить молодых любовников. Идет 1865 год, Венеция все еще под австрийским владычеством. Героине двадцать два года, ее зовут Ливия. Ее мало интересует искусство, она предпочитает узнавать город иначе – погружаясь в воду. Во время плавания на гондоле «я по локоть опускала в воду голую руку, давала намокнуть кружевным краям короткого рукава, потом наблюдала, как капли по одной падают с моих ногтей как чистейшей воды бриллианты» [120]. Итак, в середине девятнадцатого века лагуна, вероятно, была довольно чистой. Но Ливии недостаточно опускать в воду только руку. Она купается между Сан-Марко и базиликой делла Салюте: «Каждое утро я имела обыкновение посещать плавучую купальню, расположенную между садом королевского дворца и мысом Таможни. С семи до восьми я снимала на час Сирену, один из двух отсеков купальни для женщин, достаточно большой, чтобы в ней можно было немного поплавать. Моя служанка приходила раздеть и одеть меня, и, поскольку никто из посторонних не мог туда войти, я не утруждала себя и не надевала купального костюма». Ливия плавает нагишом в самом центре города. Из всех встречавшихся мне людей и персонажей она – единственная, кто познал Венецию и насладился ею в полной мере. Она заслуживает еще одной страницы цитаты: «О, как прекрасна изумрудная прозрачность воды, в которой я видела мои плавно покачивающиеся формы до кончиков маленьких ступней! Крошечная серебристая рыбка вилась вокруг меня. Я плавала по всей длине Сирены, била по воде руками до тех пор, пока белоснежная пена не покрывала прозрачную зелень, я вытягивалась на спине, позволяя намокать моим длинным волосам, и пыталась остаться на плаву неподвижно; я брызгала водой на служанку, убегавшую подальше, и смеялась как ребенок. Множество отверстий ниже уровня воды позволяли воде свободно входить и выходить, а плохо пригнанные стены давали возможность, приложив глаз, увидеть сквозь щель то, что было снаружи: красную колокольню Сан-Джорджо, линию лагуны, по которой быстро бежали лодки, небольшой кусок военной купальни, которая покачивалась недалеко от моей Сирены».
Этот рукотворный бассейн представляет собой плавающий короб; он закрыт красно-голубым шатром; стенки и дно деревянные; но между досками проделаны большие отверстия. Однажды утром через эти проемы проплыл под водой в бассейн Сирены красавец Ремиджио. Так начинается история их любви, в «прозрачной зелени» Венеции, в «изумрудной прозрачности воды».
В наши дни в полдень первого января разудалые шестидесятилетние моржи окунаются на Лидо в ледяную
