– К медведям! не к медведям, а петербургская весна, просто, черт знает, что такое!..
(Разговор этот сообщен мне моей матерью.)
Кроме безотчетной тоски Александр Сергеевич подвергался в то же самое время и желчному настроению духа. Не скупился он тогда ни на едкие эпиграммы, а порой и на довольно дерзкие выходки, привожу одну из них:
Приходит он к больной сестре как-то вечером и застает у нее одну из ее знакомых, некую госпожу К. – родом француженку.
Надо заметить, что госпожа эта была очень недалекого ума, почему и подводилась Александром Сергеевичем под категорию дур петых до тошноты (bete a donner des nausees).
Александр Сергеевич пришел к моей матери недовольный и сердитый, а гостья, как будто нарочно, стала забрасывать его самыми праздными вопросами.
– A propos, monsieur Pouchkine, vous et votre soeur vous avez done du sang negre dans vos veines? (Кстати, г. Пушкин, у вас и у вашей сестры течет в жилах негритянская кровь?)
– Certainement (разумеется), – отвечает дядя.
– Est-ce votre ai’eul qui etait negre? (Ваш дед был негром?)
– Non, il ne 1’etait plus. (Нет, он им уже не был.)
– Alors, e’etait votre bisai’eul? (Значит негром был ваш прадед?) – не унимается допросчица.
– Oui, e’etait mon bisai’eul. (Да, мой прадед.)
– Ainsi il etait negre?! Oui, e’est cela… – соображает гостья, – mais, alors, qui etait done son pere a lui? (Ax, так это он был негром… точно так… но в таком случае кто же был его отец?)
– Un singe, madame (обезьяна, сударыня), – отрезывает ей Александр Сергеевич.
– Бог ты мой, Бог, какая петая дура! – обратился дядя к Ольге Сергеевне уже по-русски (благо любопытная по-русски не понимала), – с ней и ты и я совершенно поглупеем, а потому прощай, до свиданья.
Пушкин раскланялся и вышел.
Ольга Сергеевна всякий раз, как вспоминала об этом разговоре, не могла удерживаться от смеха, причем очень забавно передразнивала обоих собеседников.
Намерение Александра Сергеевича уехать не могло долго остаться для моей матери тайной. Разлученная с младшим братом Львом еще с 1826 года, огорчаемая отношениями к мужу Надежды Осиповны, страдая и физически, Ольга Сергеевна находила единственную отраду в свиданиях с дядей Александром. Каково же было ей лишиться и этой отрады, и к тому же, как она полагала, на довольно долгое время?
– Вот чего мне еще недоставало, – говорила она брату, – этот год (1829) и без того для меня клином стал, а тут еще и ты уезжаешь!
Брат стал ее утешать и, между прочим, сказал ей:
– Мне советовали ехать в будущий понедельник; но я раздумал и еду завтра; понедельник день несчастный, и ожидаю от понедельника всего дурного, точно так же, как и от встречи с попами и зайцами; говорю по опыту.
– Дни все равны, – возразила Ольга Сергеевна, – а твои встречи с попами и зайцами пустое суеверие.
– Нет, не пустое суеверие, и далеко не пустое, как себе там хочешь. Никто мне этого, как ты называешь, пустого суеверия из головы не выбьет; держусь латинского афоризма: post hoc, ergo propter hocp [50] , хотя этот афоризм расходится, по-видимому, с здравым смыслом. По опыту, по горькому опыту говорю тебе и теперь жалею, что продиктовал тебе заметку о несчастных днях.
Продиктованная Александром Сергеевичем матери моей, гораздо прежде этого разговора, заметка переписана была ею в альбом, который хранится у меня. У кого и каким образом дядя списал ее, этого я не спрашивал. Считаю не лишним, тем не менее, привести ее дословно:
«Дней в году тридесят пять, опричь еще понедельников и пятниц, а также дней, в которых приходится в каком-либо году 25 марта. В оные дни не токмо не довлеет пути держать, но ничего важного задумывать, предпринимать, совершать. Человек, родившийся в один из таковых дней, не богат и не долголетен. А кто в один из этих дней занеможет, или переедет из двора во двор, или в службу вступит, ни в чем оном не найдет себе счастия. Оных дней в иануарии семь: 1, 2, 4, 6, 11, 12, 20; в февруарии три: И, 17, 18, в березозоле четыре: 1, 14, 24, 25; в травене три: 1, 17, 18; в мае три: 1, 6, 26: в иуние один: 17; в иулие два: 17, 21; в серпене два: 20, 21; в септемврие два: 10, 18; в октобрии три: 2, 6, 8; в ноемврии два: 6, 8; в декемврии три: 6, 11, 18». Основываясь на этой таблице, Пушкин в числе несчастных дней – jours nefastes [51] – считал и день своего рождения 26 мая, и при всякой постигавшей его невзгоде говорил:
– Что же делать? так уж мне на роду написано: в несчастный день родился!
По возвращении же своем в 1831 году в Петербург из Москвы, вскоре после свадьбы, вместе с молодой женой, он сказал моей матери:
– Боюсь, Ольга, за себя, а на мою Наташу не могу иногда смотреть без слез; едва ли будем счастливы, и свадьба наша, чувствую, к добру не поведет! Сам виноват кругом и около: из головы мне вышло вон не венчаться 18 февраля, а вспомнил об этом поздно – в ту самую минуту, когда нас водили уже вокруг аналоя.
Кстати: мать мне рассказывала, что Александр Сергеевич в начале декабря 1825 года попробовал было выехать из деревни тайком в Петербург; въезд в столицу, как известно, был тогда ему еще запрещен, но дядя очень желал видеться со своими друзьями: Пущиным и Кюхельбекером, о которых он соскучился в деревне. Ничего не зная о замыслах декабристов, имевших последствием роковое для них 14-е число, Пушкин пустился в путь, но не успел отъехать и двух верст, как ему перебежал дорогу заяц, вследствие чего Александр Сергеевич велел ямщику повернуть оглобли и воротился домой.
Сообщая об этом случае сестре, он сказал Ольге Сергеевне:
– Благо мне, что обратил внимание на зайца. Иначе не на зайца бы наскочил сам, а на четырнадцатое декабря, а оно, кстати, как раз пришлось в понедельник – jour nefaste; верь, Ольга, непременно бы попался в историю, вместе с Пущиным и Кюхельбекером, а к ним-то я, не зная ничего, и ехал. Смейся после этого над тем, что называешь суеверием!..
Многим покажется очень странным, что Пушкин, при своем умственном развитии, – Пушкин, который сомневался, особенно в описываемую эпоху его жизни, во многом таком, в чем и сомневаться бы не следовало, – придавал подобное значение и феральным дням, и встрече с попами и зайцами. Он также терпеть не мог подавать и принимать от знакомых руку, в особенности левую, через порог, не выносил ни числа тринадцати человек за столом, ни просыпанной невзначай на стол соли, ни подачи ему за столом ножа. Почешется у него правый глаз – ожидает он в течение суток неприятностей. Встретит ли, выйдя из дома, похороны – говорит: «слава Богу! будет удача». Если же, находясь в пути, увидит месяц от себя не с правой, а с левой стороны, – призадумается, и непременно прочтет про себя «Отче наш», да три раза истово перекрестится.
Ольга Сергеевна тоже была суеверна, но не в такой степени; он же тщательно относился ко всяким приметам, о которых упоминает, между прочим, и в следующих стихотворениях, под тем же названием:
