провести параллели между одиноким ковбоем и странствующим рыцарем, перестрелкой и турниром, золотой лихорадкой и поиском Грааля. Так в стране, лишенной руин и замков, нашлось новое применение Средневековью. Поскольку Америка в нем не жила, она в него играет. Очищенный от исторической достоверности рыцарский мир стал объектом этической фантазии и политической грезы. Американцы импортировали Средневековье, ввозя его по частям и оптом. Этим объясняется происхождение лучшего нью-йоркского курьеза. Это – Клойстерс, архитектурный памятник, который намного старше самого Нью-Йорка.
В Европе купили и перевезли по частям развалины пяти средневековых монастырей, которые были заново собраны в северной части Манхэттена, чтобы стать популярным музеем. Прожив в его тени (почти буквально) первые пятнадцать лет эмиграции, я через день навещал там Средневековье, с которым мне повезло вырасти. Теперь я живу в Америке, которая не отучила меня от любви к старинному. Ее делит со мной вся страна, охотно подражающая рыцарям. Здесь есть гильдия оружейников под названием “Ржавый меч”. И каждую осень в парке вокруг Клойстерса устраивают средневековый фестиваль, где можно встретить опытного астролога, талантливого каллиграфа, безработного палача, голосистых менестрелей, толстых монахов и, конечно, рыцарей Круглого стола, участвующих в потешных турнирах в настоящих доспехах и на живых конях.
Эту высокую болезнь можно назвать ностальгией по чужому прошлому. Для страны пятьсот лет – короткая история, и молодым державам, как детям, всегда хочется выглядеть старше, чем они есть.
11 мая
Ко дню рождения Сальвадора Дали
“Кадакес, – объяснял Джордж, – крохотный городок, замкнутая, консервативная община. К ним и сейчас добраться непросто. Неудивительно, что местные на Галу косились. Уроженка Казани, бывшая жена Элюара и вечный кумир Сальвадора Дали, она купалась голой и спала с наемными любовниками, пока их рисовал муж. Я знал эту пару и ничего странного не заметил. На уме у них был, как у вас говорят, strictly business”.
В этих местах Дали – свой, и обращаться с ним нужно осторожно. Я это понял, увидев, как поморщился хозяин, когда мне пришло в голову сравнить музей Дали на его родине в Фигерасе с сюрреалистическим Диснейлендом. Между тем размах тот же.
Дали первым придумал фабрику изощренной пошлости, которая прячет бутафорию в драгоценную оправу и выдает бесценный раритет за дешевую игрушку. Апофеоз этого ювелирного поп-арта – бьющееся сердце из рубинов со спрятанной батарейкой. Такое мог бы носить Элвис Пресли, зато Мадонне бы больше подошла брошка в виде рта с алмазными, как у брата Хоттабыча, зубами.
Впрочем, как знает каждый поклонник Хемингуэя, нет ничего проще, чем пинать прежних кумиров. В мое время Дали был одним из главных. В его запретном у нас искусстве чудилось очевидное и непостижимое – правда, позволяющая любые интерпретации. Примерно так тогда выглядела свобода.
Фрейд считал Дали талантливым симулянтом подсознания, другие – игроком в теннис без сетки. Но в Каталонии он почти реалист. Здесь видно, как родной пейзаж проступает сквозь сумрак искусно воспаленного сознания. Так, циклопические яйца, которые служат куполами музею Дали, буквально повторяют очертания лысых вершин. Они скрывают главную каталонскую святыню – черную мадонну Монтсеррата. В сверхъестественно овальных скалах, где раньше жили отшельники, а теперь орлы, природа выдавила себя за пределы правдоподобия с бо́льшим, чем сюрреалисты, успехом.
15 мая
Ко дню рождения Ричарда Аведона
Ввек папарацци, когда фотограф превратился в охотника на знаменитостей, Аведон культивировал взаимное уважение портретиста и его моделей. Они встречаются на равных. Достоинство уверенного в своем искусстве мэтра придает снимкам Аведона старинное, почти забытое очарование. Это – парадные портреты в лучших традициях. Художник не приукрашивает модель, не прячет ее недостатков, но он всегда относится к ней с величайшей серьезностью и пониманием.
Все портреты Аведона отличает общая черта – интенсивность изображения. Его персонажи электризуют воздух. Присутствие этих людей настолько очевидно, что с ними трудно делить пространство. Они способны выжить зрителя из комнаты. Даже если бы у меня хватило денег, я не повесил бы работу Аведона дома.
Но лучшие за всю его долгую карьеру снимки – портреты ничем не примечательных людей, которые перестали ими быть после того, как попали в камеру Аведона. Он создал целую портретную галерею простых американцев: фермеров, бродяг, официанток, нефтяников, сезонных рабочих. Фотографируя случайных встречных, Аведон любуется их безвестностью и неповторимостью. В отличие от актрис, поэтов, художников, музыкантов и политиков об этих людях мы ничего не знаем. Они могут быть героями, святыми, убийцами, жертвами. И о каждом из них можно было бы снять фильм, написать роман или спеть песню. Что делает их столь значительными? Чем они завораживают нас? Почему их взгляд жжет затылок? Этого мы не знаем и не узнаем.
Величие Аведона в том, что для него нет толпы. Вглядываясь в чужого человека, он снимает не лицо, а душу, темную, непрозрачную, пугающую. Будто зная о своей тайне, люди на этих портретах смотрят в камеру с сосредоточенной серьезностью. На всех портретах Аведона модели никогда не улыбаются.
15 мая
Ко дню рождения Виктора Васнецова
Современники видели заслугу Васнецова в том, что он спас отечественную живопись от опостылевшего жанра с его вечным “Кабаком у заставы”. Вслед за прерафаэлитами, но независимо от них, Васнецов решил заменить пошлую прозу народным вымыслом – с переменным успехом. О чем свидетельствуют его знаменитые “Богатыри”.
Добрыня, несомненно, рыцарь и джентльмен. Благородная посадка, вызолоченные стремена и, конечно, меч, гордое оружие княжича, варяга, аристократа. Сразу видно, что такой, как в “Великолепной семерке”, не тратит лишних слов – разве что брови нахмурит.
Илья Муромец рядом с ним как Власов или Жаботинский. Сила его пропорциональна весу и большому по тем временам росту (177 см – если судить по мощам в Печерской лавре). Будучи крестьянином по рождению и призванию, Илья – ядро обороны. Он вооружен не мечом, как профессиональный воин Добрыня, а булавой, выигрывающей в эффективности за счет разборчивости.
Алеша Попович – слабое звено отряда. Он начинающий герой, так сказать, комсомолец от богатырей. Еще не умея целиком отдаться ратному подвигу, Алеша занят своими мыслями. Взгляд – отсутствующий, поза – расслабленная, сам черняв.
Если Васнецов и не смог возродить фольклор, он сумел его породить. Картина “Богатыри” вернулась туда, откуда вышла, став источником устного народного творчества. Больше всего ему понравилось то, что богатырей – трое. Образуя симметричную, устойчивую, как пирамида, фигуру, они дополняют друг друга, составляя минимальный, но исчерпывающий любую ситуацию сюжет.
У каждого героя свое амплуа. Универсальное, неповторимое и расплывчатое, оно позволяет троице пускаться в любые приключения и выходить сухими из воды и целыми из схватки. В том числе и тогда, когда аналогия сталкивает трех богатырей с их галльскими братьями, тремя мушкетерами: Илью Муромца – с могучим простаком Портосом, Добрыню Никитича – с изящным Атосом, Алешу –
