— Зря ты всё жа сделал тако-то. Подхватила тебя язва, зажгло в энтом месте! Или думал: всё, Федоту крышка! Дак проводил бы честь по чести, а опосля уж и кумекал самовольно.
Егорка не перебивает, слушает. Однако недоуменно таращит на деда свои красные кроличьи глаза. Федот замолкает, a Егор всё ещё таращится на него, вроде ожидая разъяснений. И, не дождавшись, невинно осведомляется:
— Ты об чём это, дед?
У Федота даже чуть слово дурное не вылетело.
— Об чём, об чём! Об доме твоём, конечно. Не мог, што ли, подождать, как в больнице срок отбуду?! Приспичило ему! Сам, вишь, с усам. Вот и сподобил урода. Изогнулась изба, ровно — котёнок на лавке, носом под хвост себе уткнулся. Мимо тошно пройти!
— Дак а я-то при чём? Ты с бати и спрашивай. Я тогда под стол пешком ходил, какой с меня спрос?
Дед смотри на Егорку, что-то соображая.
— С какого-такого бати?
— Да с отца моего, Егopa Данилыча.
— Дак а ты хто есть?
— Да ты что, дед? Я сын его младший — Иван Егорович.
— Дак ты Ивашка, стало быть? А я вас всех попутал, прости господи! Ить скажи — одна рожа на всех, — последние слова Федот бормочет тихонько, про себя, чтобы не услышал уходящий Ивашка.
Вдруг тюкнула деда в голову всплывшая несуразность.
— Эй, Ивашка, — кричит он вслед, — дак дом-то новый это, выходит, когда же срубили?
— Точно не скажу, — отзывается тот, — но лет двадцать-то уж живём.
У Федота так и захолонуло всё внутри. Это что же получается: вывалились эти двадцать годов из его башки? Попутал всё, старый дурень. И Егоров сосунок мужиком уж стал. И дом тот новый — не новый давно… Постой-ка, выходит — уж двадцать лет прошло, как в больнице лежал? А будто на той неделе было.
Федот долго ещё сокрушается из-за такой своей оплошки и костерит себя самыми распоследними словами.
…Солнце уже скатилось книзу, уставилось деду в правый глаз. Скоро запылят по дороге сытые тяжёлые коровы, затарахтят машины, тракторишки и мотоциклы, пойдут с поля мужики да бабы. Вот уж и пошли. Впереди — парни и девчата. Могли бы, конечно, и подольше поработать. Да куда там! Всё некогда — надо в клуб, на танцульки бежать. После парами разбредутся, под утро только угомонятся, назавтра снова встанут позднёшенько.
Ни один не пройдёт без поклона. Хоть словечком да перемолвится с Федотом.
— Как, Федот Никитич, твой прогноз на погоду?
— Хорошая будет погода, хорошая. Молчат пока ноги, слава Богу.
— Приходи сёдни попозже, Федот. Борова завалим, опробуем свеженинку.
— А чо надумал-то так рано, по жаре?
— Дак свадьба ж у Гришухи в субботу. Они нынче не шибко-то под погоду подстраиваются. Молодым невтерпёж, вот и мы за ними поспешаем.
— Ты, Силантий, чо с избой-то молчишь? Гли, протянешь до холодов, а после разворотишь — детишек позастудишь.
— Да не, вот чуток управимся — и за ремонт.
— Ну давай, не тяни!
— Как здоровье, дед?
— А на кой тебе моё здоровье? Хорошо моё здоровье. Чо с ним сделается, со здоровьем моим? Вы ба лучше у себя про здоровье-то поспрошли: молодые, а тока и знаете ко врачихе бегать. А моё здоровье — оно время у других не отымает. Здоровье ему, вишь, моё понадобилось!
Дед долго ещё ворчит, не забывая, однако, отвечать на приветствия. А вон и председателев "газик" замаячил. Федот направляет глаза в другую сторону. Неча на начальство пялиться. Оно, начальство-то, ежели захочет, само поглядит. А не захочет — не шибко-то и надо. Затормозил "газик", вышел председатель, руку деду подаёт.
— Здравия желаю, Федот Никитич!
— Здоров будь и ты, Иван Димитрич!
— Глянь-ка, Федот Никитич, на колосья. Как считаешь, когда пшеничка подойдёт?
Федот берёт в ладонь несколько колосьев, бережно ощупывает их, растирает, зерно всыпает в рот. Закрыв глаза, чтобы не отвлекаться ни на что другое, жуёт его, ощущая дурманящий вкус свежего хлеба, и заключает:
— С недельку ещё пущай постоит, сил наберётся. Раньше не трогай.
— Вот и агроном наш так считает, — председатель кивает в сторону подкатившего мотоцикла.
За рулём — Мария. Василий приткнулся на хвосте. Тьфу ты! Федот даже сплюнул в досаде. Ни раньше ни позже нечистая принесла! Теперь не быть беседе. Счас перехватит председателя, ругаться станет: там не по-ейному сделали, тут не так повернули…
Когда председателев "газик", почихав, укатывает дальше, Федот набрасывается на Марию:
— Ты бы хоть Вальке платье-то надставила. Ить срам один: здоровая девка, а голым задом сверкает!
— Она вон новое себе шьёт, малость подлинней будет, — почему-то смеётся Мария.
И правда, когда из ворот выходит Валентина, Федот непонимающе хлопает глазами. Она в цветастой юбке до пят, так что при каждом шаге только каблук выглядывает.
— Ты чо это, ровно бабка, вырядилась? — спрашивает он правнучку.
— Сам же говорил, что платье коротко.
— Говорил! Ну, говорил. Дак ить не так жа. Этта ещё в плясках-то запутаесся в подоле да и опрокинесся.
— Поддержут! — Валентина хохочет, целует деда, выскакивает на дорогу, подхватив юбку, а потом уж важно, медленно плывёт к клубу.
Мария зовёт ужинать.
— Успею! — отвечает Федот и остаётся сидеть.
Тьма наступает от леса. Сначала она накрывает реку, затопляет кусты на берегу, потом медленно вползает в деревню, крадётся неслышно, льнёт к домам и наконец по-хозяйски вступает на дорогу. Ещё один день прошёл.
Недоволен Федот этим днём. Недоделал что-то. Вспоминает: надо бы с Клавдей до конца довести. Мучится баба, может, зазря мучится. Не ко времени её Кольку нечистая в город унесла! Ну да ладно, уж завтра-то он запоёт как миленький. Неча юлить. Напакостил — отвечай. А нет греха — умей бабе объяснить. Да, не ко времени укатил Колька в город…
Надо бы и ему тоже в город съездить — Настасье новый платок купить. Видел он в лавке базарной один сказочной красоты: по чёрному полю — огненные маки, а по краям — длинные шёлковые кисти. Постой, да ведь вроде он уже покупал ей такой. Точно — покупал. Пусть-ка она наденет его сёдни вечером, как пойдут они к куму на смотрины — дочку родила кума. Хотя как же это дочку, когда у неё четверо сыновей и внуков уж полно? А, да Бог с ней, с кумой. Топор ему надо проверить, в порядке ли. Завтра с утра избу починать ставить. Вон нынче Егорка Брыкин приходил с поклоном:
— Сделай милость, Федот Никитич, приходи избу новую ставить. А то загостился ты в больнице, а нам жить негде. В старой-то избе Пиратка теперь — не бедовать же ему на улице!
Погоди, как же это пойдёт он избу ставить, когда ему борова завалить надо — Валька замуж выходит…
