— Давайте!.. Он пришел в наш институт с рационализаторским предложением, которое было на уровне изобретения. Его направили ко мне. Работа называлась так: «Новый метод восстановления изношенных деталей». Поначалу моя задача была проста: помочь ему документально обосновать новизну и, соблюдая все тонкости казуистики, грамотно составить заявку. Уже после первого разговора с ним я поняла, что этот человек опирается на свое собственное мнение и ему, в сущности, плевать на то, что я небезынтересная женщина, кандидат технических наук и к моему голосу в институте прислушивается даже шеф, — он хотел знать, действительно ли я могу ему помочь. Это был человек дела!.. Потом я часа три бродила по городу, не могла прийти в себя: может быть, то и есть любовь с первого взгляда? Наука отбирает у женщин многое и мало что дает взамен: в тридцать лет я ходила в старых девах, но гордилась своей независимостью, а тут — на тебе!
— И все-таки согласитесь, Галина Григорьевна, призвание настоящего мужчины,, наверное, не дом, а дело.
— Мы прожили с ним всего три года, но я поняла, что должно быть и то, и другое. Это вы напрасно делаете: разрываете. Спросите любую женщину, жену, наконец, разве она не хочет, чтобы ее муж принадлежал только ей: жил ее заботами, считал чудом природы, сказочной феей, королевой? Он бредил стеной пика Энгельса на Юго-Западном Памире, показывал мне фотографии этой ужасной каменной стены. Он тренировался упорно, верил: год-два и в первенстве страны по альпинизму, в чемпионате, они возьмут «золото» или «серебро» — и его ребята получат, наконец, мастерские жетоны. Он мог это сделать: у него была готова команда — молодые умные парни, шесть человек… Вы думаете, я плохо к ним относилась? Спросите их сами об этом! Они бывали у нас почти каждую неделю, почти каждый вечер кто-нибудь из них да звонил или наведывался. Я кормила их и поила — они считали наш дом удивительным! Вы думаете, это мне давалось легко? Уют, тишина, внимание и ласка мужа — разве это простые вещи? Но я мирилась со всем, потому что сама хотела, чтобы это быстрее кончилось. Но разве я могла предполагать, что он где-то и когда-то может нелепо погибнуть? Справедливости ради, надо заметить, что картина наших отношений не была такой идиллической, такой безоблачной; мы пришли друг к другу сложившимися людьми: у него были свои друзья, приятели, привычки, у меня — свои. Приятелей городских принято выбирать по одной мерке, а приятелей по горам — я то поняла из отношений с Валентином! — по другой. Вы же сами понимаете, что принцип надежности в городе не играет существенной роли — в городе мы все неплохо защищены. Но для чего противопоставлять одно другому: приятель — это человек, с которым приятно быть в обществе; отношения с приятелем ни к чему не обязывают — зачем все усложнять?.. Феликса он мне простил, а Захарова — нет. Уму непостижимо!
— Старик — непростой человек, Галина Григорьевна!..
— Да, верно. Так называл Захарова Валентин. Старик. Так вот. Этот самый «старик» явился к нам под Новый год выпивши, бесцеремонно устроился на кухне и сказал: «Угостите меня чайком, милочка!» Я спрашиваю: «Кто вы?» Он отвечает: «Учитель Валентина. Ясно?..» Потом приходит Валентин и говорит: «Как ты могла, Галя, выгнать Захарова? Стыдно!»
* * *
Стоп, Виктор! Стоп! Дальше было так:
«…Захаров, Галя, всем нам в альпинистских делах учитель. Захаров редко ошибается в людях, но что будет потом, если он не ошибся?
— Что будет, Валентин, договаривай?
— Мы расстанемся с тобой, Галя!
— Я и этот маразматик — уместны ли такие параллели?
— Дело здесь не в Захарове, а в нас с тобой, Галя: мы по-разному смотрим на одни и те же вещи! А сам Захаров?.. Его последнее восхождение было коротким, а страшенная стена — высотой. Сорвался карниз, много-тонная снежная глыба, когда они пытались прорубить в нем окно и выйти на снежный гребень. Сбил всю группу — летели все!.. После с переломанными ногами он ползал по лавинному выносу, искал и откапывал ребят, надеялся их спасти. Надеялся, пока его не накрыло второй лавиной… Теперь он имеет смешную, пританцовывающую походку, не решается идти на сложный маршрут, чтобы не быть обузой, не может носить тяжеленные рюкзаки — мешают железки, вросшие в кости, — а расстаться с горами не может…
— И он сказал, что я — дрянь?
— Нет, Галя, разговор был другим. «Как тебе живется, Валентин?» — «Хорошо, Николай Филиппович». — «Ну и слава богу! На меня не обижайся, Валентин. Я пойду к твоим ребятам». — «Я с вами, Николай Филиппович!» — «Да ладно уж! Я и так твоей Галине праздник испортил… Не провожай меня, Валентин!»
А насчет предчувствия Захарова? Ты это верно заметил, Виктор, — старик чует беду издалека! И нынче, в конце первой смены, у меня была возможность лишний раз убедиться в этом.
Пятнадцатого июня около трех дня мы спускались с новичками с зачетной вершины и поставили палатки на морене у озер. Настроение у всех было приподнятое — новички покорили первый в своей жизни четырехтысячник! — я вынул из чехла гитару, устроился на камне: захотелось спеть ребятам что-нибудь хорошее… Первые аккорды прозвенели как призыв, и через минуту вокруг меня было плотное кольцо, загорелые лица, внимающие глаза, доверительные улыбки — казалось, без песни нельзя.
Подошел Захаров, глянул на меня сурово, сухо кашлянул, сказал:
— Валентин, поди-ка на минутку. Поговорить надо.
Я отложил гитару и пошел к нему.
— Слушаю вас, Николай Филиппович!
— Ты вот что… Убери гитару. Ясно?.. Собери ребят и укрепи палатки как следует. Ясно?.. Железки что-то заныли — быть непогоде.
— Ясно, товарищ командир отряда! Сделаем.
Я поглядел на долину Фрунзе, на чашу ледника над лагерем, на подкову вершин и небо над нею — они были безоблачны и чисты. «Зверствует старик!» — подумал я и пошел к палаткам.
— Погоди, куда побежал?
— Я здесь, Николай Филиппович.
— Вот что, Валентин… Две недели за тобой наблюдаю… Ты про жену свою забудь. Зла на нее, обиды в душе не таи. Ясно?.. Занимайся делом. Надо о работе думать, иначе добром не кончится. Ясно?
— Вы это о чем, Николай Филиппович?
— Сам не маленький! Понимать должен. Ясно?..
Что мне хотел сказать старик, я все-таки тогда не понял, да и некогда было! И все же дай, думаю, проверю: вспомнил, что один мальчишка взял наверх транзистор, разыскал его, включил приемник — треск страшенный!.. «Ай да старик! Ай да умница!..» Через полчаса все кругом почернело, и в этом хмуром, черноватом сумраке пропал и перевал, и стены вершин, и долина Фрунзе. Казалось, что не морена это вовсе, а безжизненный каменистый остров, и в целом мире только мы, сумрак вокруг — и ничего более!
