— Избрать его председателем! — закричали депутаты.
— Я предлагаю президиум, а не одного председателя. Можно по одному от полка. Пусть каждый полк выделит.
Так как ротные представители каждого из полков держались кучно, то выборы в президиум больших трудностей не составляли. От 11-го полка в президиум выбрали меня. Когда я появился за столом, притащенным откуда-то из канцелярии штаба дивизии, то слышал позади возгласы.
— А поручик зачем сюда попал? Кто его выбрал?
— Это от 11-го полка, они его знают, — примирительно отвечали другие.
— Какой же он крестьянин теперь? Чего их сюда вмешивать? — ворчали другие.
— Ладно, помалкивай, знаем, какой он крестьянин.
Сидя на табуретке за столом президиума, я усиленно напрягал свою мысль, что бы такое сказать собравшимся делегатам, чтобы вызвать с их стороны к себе больше доверия, стараясь вспомнить те отрывочные сведения, какими я располагал по аграрному вопросу. Но, увы! Ничего путного в голову не приходило.
— Прошу ораторов записываться! — прокричал Игнатов.
Молчание.
Никому первому говорить не хочется. Набравшись храбрости, я попросил слова.
— Слово предоставляется поручику Оленину! — громко сказал Игнатов.
Делегаты насторожились.
— Товарищи, — начал я. — Нам действительно надо избрать такого делегата, который смог бы отстаивать интересы крестьян. Происшедшая революция выдвинула в порядок дня осуществление заветной мечты крестьянина: получить землю и волю. Освобождение крестьян в 1861 году не дало крестьянам того, чего они ожидали. Крестьянин получил худшую землю, а лучшие оставили за собой помещики. В целом ряде мест крестьянину курицу выпустить некуда. Надо, чтобы крестьянский Всероссийский съезд обсудил вопрос об отобрании помещичьей земли и о равномерном ее распределении среди крестьян.
Войдя в пафос, я даже начал импровизировать, почему необходимо, не ожидая окончания войны, объявить землю общенародным достоянием, отобрать немедленно от помещиков и передать до возвращения солдат с фронта в ведение земельных комитетов, избираемых на местах при каждой волости.
В самый разгар моей речи к нашему собранию подошла группа штабных офицеров во главе с начальником дивизии Музеусом.
Игнатов прервал меня и скомандовал:
— Смирно!
Солдаты, рассевшиеся на траве, вскочили для отдания чести.
Музеус поздоровался. Велел продолжать вести собрание, а сам присел около стола. Присутствие Музеуса меня смутило. Я потерял нить начатой речи, но затем взял себя в руки, выправился и продолжал говорить дальше, причем как раз в этот момент коснулся образования крупных помещичьих землевладений в период царствования Екатерины.
Когда я кончил, со лба градом катился пот. Но наградой мне были дружные аплодисменты солдат, отчего я почувствовал большое удовлетворение.
Выступило еще несколько солдат, соглашавшихся со мной.
— Правильно, — говорили они, — что землю надо немедленно отобрать от помещиков, с разделкой повременить, чтобы не было никаких осложнений.
Проговорили часов до двух дня.
По окончании прений одним из солдат было внесено предложение, прежде чем выбрать депутата, составить наказ от дивизии.
Избрали комиссию по составлению наказа. В состав комиссии вошел Игнатов и я и по одному представителю от каждого из полков и артиллерийских частей.
Следующее собрание назначено на другой день в девять утра.
Сначала были заслушаны предложения солдат, что надо внести в наказ. Скупы на предложения были солдаты, но зато они все дружно высказывались за то, чтобы немедленно взять землю у помещиков. В конце концов, весь наказ пришлось составлять лично мне уже без комиссии, а на комиссии лишь доложить на следующее утро перед общим собранием.
На другой день в девять часов утра читали наказ. Громом аплодисментов утверждался каждый прочитанный пункт.
— Правильно! Верно! Вот это так и надо! Хорошо!
После чтения один из солдат внес предложение дополнить наказ пунктом, чтобы, кроме отобрания земель от помещиков, отобрать и заводы от капиталистов и дома от домовладельцев.
— Съезд крестьянский, — попробовал возразить Игнатов, — вряд ли эти вопросы станет обсуждать.
— Должен обсуждать! — упорно настаивал на своем внесший предложение солдат. — Какой же это иначе будет Всероссийский съезд, если не затронет других сторон нового строя?
Решили дополнить наказ.
Приступили к процедуре голосования.
— Предлагаю избрать простым голосованием, — предлагали одни.
— Нет, простым нельзя, — кричали другие. — Надо иным.
Согласились на последнее.
Заготовили кусочки бумаги, вырванные из блокнотов, роздали солдатам, на которых они должны были написать фамилию желательного кандидата, причем написанные записки должны были опускаться в принесенный откуда-то ящик; присматривать приставили специально двоих солдат.
— Давайте, сперва обсудим кандидатов!
— Называйте фамилии!
— Оленин! — закричали представители 11-го полка.
— Игнатов! — кричали в противовес штабные.
— Морозов! — кричали артиллеристы и т. д.
Кандидатов набралось двенадцать человек.
Игнатов зачитал записанные им фамилии кандидатов, подлежащих баллотировке, и еще раз спросил у собрания:
— Может быть полезно обсудить кандидатов, прежде чем за них голосовать?
— Ничего, мы теперь сами разберемся! — получил он в ответ.
Из урны вывалили на стол груду записок, которые президиум начал подсчитывать.
— Раз, два, три… десять… пятнадцать… тридцать… сорок пять… семьдесят… девяносто пять… сто двенадцать… сто тридцать четыре.
Пустых было одиннадцать записок.
— Сто тридцать четыре голоса за Оленина! — провозгласил Игнатов.
Солдаты снова вытянулись перед урной. Каждый подходил, крепко держа зажатую в кулаке записку, скрывая ее от других, осторожно вкладывал в ящик.
Открыли урну, считают. За Игнатова девять голосов, остальные записки пустые.
Голосуют Морозова. Тот получил три голоса.
— Довольно тянуть волынку, — закричали солдаты. — Ясно, что Оленин выбран. Ведь кто писал за одного, ясно, за другого писать не станет.
Игнатов проголосовал, стоит ли продолжать голосование. Единогласно приняли постановление закрыть баллотировку.
— Итак, выбран почти единогласно Оленин, — резюмировал Игнатов.
— Качать его! — закричали с разных сторон, и мое бедное тело несколько раз взлетало на воздух.
— Товарищи, пощадите, вы мне все кости переломаете! — взмолился я.
