Судя по всему, именно во время выздоровления Кеннеди почувствовал настоящий вкус к чтению, и не только к специальной литературе, но и к художественной, которая была совершенно чужда Джону. И, однако же, за все долгие шесть месяцев излечения от ранения сенатор так и не нашел времени и не намеревался его искать в будущем, чтобы прочесть доклад комиссии Уоррена об убийстве президента Кеннеди. Как и весь остальной клан.
Впрочем, учеба и выборы были не единственными занятиями молодого сенатора в госпитале. Собрав рассказы друзей и родных об отце, он издал книгу «Плодоносящая ветвь» (название было позаимствовано из Библии, из Книги Бытия, где относилось к патриарху Иосифу), написал эссе об экстремизме. Увлекся живописью. В 1953 году, после операции на позвоночнике, Джон Кеннеди также отдал дань этому увлечению. Как утверждал Теодор Соренсен, некоторые из его работ были даже «сравнительно хороши», однако он не чувствовал настоящего дарования в искусстве, живопись ему вскоре надоела и попросту утомила. Совсем иначе случилось с Эдвардом. Основы техники акварели и масленной живописи ему преподал тот же человек, что в свое время занимался и с Джоном, и в результате этих занятий сенатор получил увлечение, которое сохранилось у него на всю жизнь и которое оказывало ему немалую моральную поддержку во времена всевозможных несчастьев и кризисов.
Признаться, сам факт столь плодотворной деятельности Кеннеди в госпитале не может не вызвать удивления. Читать, писать и уж тем более рисовать было для него необыкновенно трудно чисто физически. Из-за повреждения позвоночника сенатор все время находился в специальном аппарате (теперь это был аппарат Страйкера). Неподвижность невыносима для любого человека, так что же тогда говорить о том, кто привык к активной жизни атлета? Кеннеди должен был лежать пластом, не имея возможности изменить положение, и мог двигать лишь головой, руками и ногами. Каждые три часа его крепкие сиделки сержанты Роджер Эккерт и Клейтон Бут переворачивали его, чтобы избежать пролежней, и Кеннеди уверял, что чувствует себя словно «человек на вертеле». Самые простые вещи — бритье и еда — превратились в проблему, однако после краткой, но энергичной перепалки Эдвард отстоял свое право бриться и есть самостоятельно. Сенатор мог читать и смотреть телевизор только с помощью зеркала, которое было помещено над его головой под определенным углом. А тут еще и занятия живописью!.. Удивительно, уму не постижимо.
И, однако же, дневные время было для Кеннеди не самым худшим. Он много занимался своим образованием, без конца слушал оперу Пуччини «Чио-Чио-сан», со свирепой старательностью выполнял специальные физические упражнения, разработанные для него врачами, отвечал на письма, консультировался с помощниками, давал интервью и, конечно, общался с родными, которые регулярно навещали его, в том числе и со своими детьми — четырехлетней Карой и трехлетним Тедди-младшим,
В общем, дни были заполнены делами, но вот ночи… Позднее он вспоминал, что ночные часы оказались для него худшим временем. «Сержанты выключали свет, я желал всем спокойной ночи и сразу же проваливался в сон. Затем я просыпался и каждый раз удивлялся, почему в окнах не видно дневного света. Я включал лампу и обнаруживал, что спал минут тридцать… И я мог лежать так два или три часа, пока не засыпал, а затем вновь просыпался через полчаса или меньше. Мне ни разу не удавалось проспать всю ночь подряд.»
Дни сменялись днями, неделями, месяцами. Пришел день выборов — День Истины, как любят говорить некоторые американские писатели. В тот день ждать результатов почти не пришлось. Победа Кеннеди была заранее предсказуема, и вопрос был лишь в том, на сколько велик будет разрыв. Вечер еще только начинался, а Эдвард уже знал, что вновь стал сенатором. Победы Роберта пришлось ждать несколько дольше, но и ему удалось пробиться в Сенат, пусть и с небольшим перевесом. Но, в конце концов, у Роберта был сильный и очень опытный противник.
А через несколько дней один из репортеров получил возможность сделать исторический снимок двух только что избранных братьев-сенаторов. Эдвард по-прежнему лежал, и репортер обратился к сидящему рядом с братом Роберту:
— Отодвиньтесь назад, ваша тень падает на Теда.
— Так будет и в Сенате, — с улыбкой отозвался Эдвард. Слова запомнили, и шутка младшего Кеннеди на все лады стала пережевываться комментаторами, пытавшимися на подобном скудном материале сделать приемлемый прогноз на будущее.
И, однако, хотя бы на время, политика отступила на второй план, и Кеннеди начал готовиться к событию гораздо более важному, чем победа на выборах — ко дню, когда ему предстояло впервые после катастрофы встать на ноги.
В преддверии этого дня его переместили на специальную кровать, изобретенную врачами госпиталя имени Уолтера Рида. Во многом она напоминала аппарат Страйкера — железный каркас, который должен был обеспечивать неподвижность поврежденного позвоночника, но в отличии от аппарата Страйкера, этот каркас можно было не только вращать вокруг свой оси, но и постепенно поднимать вверх, пока он не примет вертикальное положение, чтобы тем самым помочь пациенту восстановить чувство равновесия, утраченное за долгие месяцы неподвижности.
Одновременно, армейские доктора рекомендовали провести операцию на позвоночнике Кеннеди и укрепить его стальной пластинкой. Сенатор не возражал, но тут вмешался сам Джозеф Кеннеди. Последние месяцы 1964 года он чувствовал себя на много лучше. После предписанной ему гидротерапии он начал понемногу ходить и часто навещал сына в госпитале. Как только «отец-основатель» услышал о возможной операции, он пришел в ярость. В 1953 году именно такая операция чуть было не прикончила Джона (хирургам тогда пришлось делать вторую операцию, чтобы удалить стальную пластинку). Сколько бы не уверяли врачи, что состояние позвоночника Эдварда существенно отличается от состояния позвоночника Джона, старый Кеннеди и слушать ничего не хотел. «Папа не любит врачей и не доверяет им», — признавался потом Эдвард. В результате от операции пришлось отказаться.
3 декабря Кеннеди впервые встал. Перед этим его затянули почти в двухкилограммовый корсет из кожи и стали, чтобы поддержать неустойчивый позвоночник, затянули столь туго, что он не смог бы даже наклониться, чтобы завязать шнурки на ботинках. Рядом находился взволнованный Джозеф и племянница Роуз Энн Гарган, а так же оба сержанта, готовые в любой момент подхватить Эдварда, если с непривычки ему не удастся удержать равновесие.
Наконец, сенатор начал вставать, и сержанты подошли поближе, но Джозеф гневно замахал на них руками. Он не желал никаких поблажек и потому заявил:
