(В сентябре 1929 года произошла реорганизация Лефа. Новое литературное объединение было названо Реф (Революционный фронт). В него вошли В. Маяковский, Н. Асеев, В. Катанян, П. Незнамов и другие.) Встретили поэта аплодисментами, слушали сочувственно. Однако это была только присказка, сказка была впереди.
6 февраля на конференции ожидался большой день. Уже было известно, что Маяковский решил вступить в РАПП и сделает на конференции специальное заявление. Это было, конечно, большим событием в нашей литературной жизни. За сценой в те годы была небольшая комната, своеобразные кулуары президиума. Здесь отдыхали в перерывах члены президиума, здесь редактировались резолюции, велись самые различные, самые острые разговоры.
Перед своим выступлением Маяковский долго и взволнованно шагал из угла в угол комнаты. Он ни с кем не разговаривал, и никто не мешал его раздумью. За все годы, что я знал Маяковского, я не видел его таким возбужденным. Иногда он останавливался, как бы что-то вспоминал и опять продолжал шагать.
Потом ему предоставили слово, и он вышел на сцену. Мы, члены президиума, знали уже, что Маяковский написал заявление о вступлении в РАПП, но и нас необычайно волновало, как он скажет об этом конференции, после всех тех споров, которые вспыхивали в прошлые годы и многие из которых были надуманными и пустыми.
Говорил Маяковский спокойно. Очень коротко изложил он свое заявление, сказал о необходимости объединения всех сил пролетарской литературы, сказал о верности основной литературно-политической линии партии и о том, что художественно-методологические споры могут продолжаться в рядах одной организации. Он призвал всех рефовцев последовать его примеру.
Раздались шумные аплодисменты. Делегаты конференции были искренне рады приходу в ассоциацию Маяковского и шумно приветствовали его. Но Маяковский не уходил с трибуны. Он поднял руку, подождал тишины и начал читать «Во весь голос».
Читал он, как всегда, громко и очень проникновенно. Он как бы сам еще раз продумывал каждое слово и бросал его своим слушателям с трибуны. И каждое слово доходило. Все почувствовали огромную убедительную силу этого нового программного произведения Маяковского, программного произведения всей советской поэзии.
Маяковский кончил и сошел с трибуны. Видим, он устал. Делегаты стоя приветствовали его. Никогда ни один поэт не вступал так в ряды нашей организации. Маяковский был принят в МАПП единогласно. Ассоциация стала выше на голову. И какую голову — Маяковского.
А Маяковский сразу же по-деловому включился в работу конференции. Он присутствовал на всех заседаниях. Он выступал в прениях о поэзии. Он говорил о задачах массовой организации, о борьбе за искренность поэтических чувств, за высокое качество стиха. Он критиковал поэтов, говорящих не своим голосом, воспринимающих только «кудреватое наследие прошлой поэзии и литературы».
Самый большой советский поэт занял свое место на правом фланге пролетарской литературы, делился своим опытом с товарищами по перу.
И все же Маяковский чувствовал себя одиноким. Он порвал с некоторыми старыми товарищами по Рефу, а новые, рапповские товарищи по организации не нашли в себе достаточно чуткости, чтобы окружить большого поэта настоящим вниманием, чтобы создать ему хорошую дружескую обстановку. Он часто выступал на массовых собраниях, на заводах. Он всегда тянулся к коллективу. А наш рапповский коллектив не сумел по-настоящему принять его в свою среду.
Иногда после какого-нибудь заседания заходили мы поужинать в гостиницу «Гранд-Отель», обсуждали за ужином прошедшие заседания, смеялись, шутили. Из бильярдной неожиданно показывалась высокая фигура Маяковского. Он приветствовал нас жестом. И опять уходил в бильярдную, не подсаживаясь за наш стол.
…В последний раз я встретился с Маяковским за два дня до его трагической кончины. Мы готовили альманах пролетарской литературы к XVI съезду партии. Это был наш рапорт съезду. В этом альманахе впервые как член РАПП должен был принять участие Маяковский. Участие в сборнике Маяковский воспринял с большой серьезностью. Он обещал дать для альманаха стихотворение «Кулак», бьющее по классовому врагу со всей присущей Маяковскому остротой. Стихотворение Маяковского должно было стать одним из ведущих произведений альманаха.
И вот в ясный апрельский день Маяковский появился в комнате редколлегии сборника в издательстве «Московский рабочий» на Кузнецком мосту. Он вошел, постукивая палкой, снял свою широкополую шляпу, сел на угол моего письменного стола, вынул из кармана трубку рукописей и, усмехнувшись, сказал:
— Хотите, прочту?
Я, конечно, хотел. Он читал громко, раскатисто, с особым вкусом. Видно, читал не только для меня, но и чтобы самому еще раз почувствовать звучание недавно написанных стихов. Это было как раз то стихотворение о классовой борьбе, которое необходимо было нам в нашем творческом рапорте XVI съезду.
Хотя
кулак
лицо перекрасил,
и пузо
не выглядит грузно,
он враг
и крестьян
и рабочего класса.
Он должен быть
понят
и узнан.
Там,
где речь
о личной выгоде,
у него
глаза навыкате.
Там,
где брюхо
голодом пучит,
там
кулачьи
лапы паучьи.
НЕ ТЕШЬСЯ,
ТОВАРИЩ,
МИРНЫМИ ДНЯМИ,
СДАВАЙ
ДОБРОДУШИЕ
В БРАК.
ТОВАРИЩ,
ПОМНИ:
МЕЖДУ НАМИ
ОРУДУЕТ
КЛАССОВЫЙ ВРАГ.
Последние строчки Маяковский прочел громче обычного. От раскатов его голоса дрожали застекленные издательские перегородки. Он кончил и вопросительно посмотрел на меня. Вдруг раздались аплодисменты. Оказалось, что, услышав голос Маяковского, почти все работники издательства — редакторы, корректоры, бухгалтеры, кассиры — оставили свою работу и столпились в коридорчике около наших дверей. Они прослушали все стихотворение и шумно выражали свое одобрение. Маяковский оглянулся, увидел смеющиеся возбужденные лица и, усмехаясь, развел руками.
На другой день я уехал по делам в Коломну. Возвращался 14 апреля. В поезде развернул газету. Прочел о гибели Маяковского и не поверил своим глазам. Он опять встал передо мною во весь рост, могучий, сильный, сокрушительный. Он читал свое стихотворение «Кулак», и каждое слово падало как удар молота.
И еще одно. Много позже мне рассказывал прекрасный мексиканский писатель Хосе Мансисидор, как он впервые увидел Маяковского в Мексике. На центральной городской площади, залитой солнцем, возвышаясь над огромной толпой, стоял молодой советский поэт и читал свои стихи. Почти никто из слушателей не понимал русского языка, но сам облик поэта был настолько выразителен, громовые раскаты его голоса настолько убедительны, что не требовалось перевода. Мексиканцы видели в нем не просто поэта, а глашатая того нового мира, из которого приехал этот страстный человек в их солнечную страну. Таким послом нового мира выступал Маяковский и в Европе и в
