Пришлось уговаривать экипаж. Сыграло важную роль обстоятельство, что я летел пассажиром первого класса. Я получил разрешение спуститься на аэродромный асфальт по верёвочной лестнице и походить под крылом. Свидетели – Гена Стрекалов и Гера Формин фотографировали меня через иллюминаторы. Мы сочинили в самолёте рукотворный сертификат о посещении островов, под которым подписался экипаж.
Во время полёта космического корабля ответная сторона спора – Гаушус выходил с нами на связь. Между делом он поинтересовался: «А как со спором?» Мы заверили его, что со спором всё в порядке. Гаушус тогда проверил заходы нашего судна в порты (на этот раз это был «Академик Сергей Королёв»), и успокоился, так как заходов на Багамские острова не было.
По возвращению мы представили Гаушусу отчёт: фотографии, свидетельства очевидцев. Была создана шутливая мандатная комиссия, оценившая документы спора и доходы проигравшего. Сумма получилась солидная. По слухам комиссия повела себя нечестно. Собранные в «Арагви», они заявили, что обсуждать им «насухо» скучно. Председатель комиссии Бранец заказал грузинские блюда и вино. А откушав и выпив члены комиссии объявили, что «теперь и так хорошо». Собирались несколько раз.
В конце концов заказали кабинет на сорок человек в «Арагви». Участники, жёны участников спора, свидетели, журналисты дружественного нам научного отдела «Комсомольской правды». И было весело, многочисленны тосты-поздравления и только Раушенбах недоумевал, как это жёны терпят спорщиков, тратя такие большие деньги, и Энна – тогдашняя гаушусова жена мужественно улыбалась.
Но спор есть спор, дело было сделано, спор был завершён. Об этом споре ходили потом легенды и на Физтехе и в отряде космонавтов. Ведь этот спор и его разрешение казались тогда абсолютно невероятными для секретных сотрудников КБ, таким же чудом, как и запуск первых спутников, только в шутливой форме.
Известно, что первыми писателями были путешественники. Они делились необыкновенным, увиденным в чужих краях.
Писатель должен пригасить свои пристрастия. Лучше всего, когда он остаётся «над схваткой»: читатель сам разберётся, что к чему. Как адвокату ему свойственно представлять чужие резоны. Читатель может сопереживать, но по большому счёту он должен вместе с писателем провести свой «разбор полёта». И в этом смысле писатель был и остаётся до сих пор учителем жизни.
Нет, человек не ценит того, что его повседневно окружает. Так было и в ОКБ Королёва, обладавшего даром собирать необыкновенных людей, бесконечно увлечённых, сжигавших себя на алтаре новой техники.
В муравейнике ОКБ все были связаны. Срочность дел срывала со всех изолирующие оболочки, и от этого все были более открыты и обнажены и в отношениях проявлялись искренней и ярче.
Позже я побывал в другой особой среде – атомников, уединившихся с заброшенной тематикой на периферийной третьей территории и варившихся теперь в собственном соку. Все они были жителями этого подмосковного городка, и сначала, казалось, были востребованы, а затем их тематика ушла. Они были друг другу кто братом, кто сватом, жили на соседних улицах. Ежедневно встречались вечерами на улица, знали не только друг друга, но и членов их семей, помогали друг другу, и были особым кланом со своими традициями и своей историей, со своей идеей, позже выродившейся.
А ещё не задумываясь я угодил в исключительный мир героев и мерзавцев, составлявших вокруг героев особую обслуживающую среду, неумолимо притягивающую проходимцев. Мне было с чем их сравнить способом «от противного». Проходимцы, как правило, с их недостойными проявлениями были гонимыми из разных мест, но жизнь их бесконечно закаляла и они проникали в особую среду как вирусы, заражавшие, а затем и взрывающие её изнутри.
Нам запрещалось общаться с иностранцами. В программе «Союз-Аполлон» с ними общался лишь выделенный контингент. Попеременно мы дежурили в зале управления. В этом полёте появились странные возможности. Для работавших в сменах были забронированы номера на окраине столицы в гостиницах ВДНХ. Полагалось, что в них можно было отдохнуть после смены, где без труда можно нужного человека найти и доставить в ЦУП – Центр управления полётами. Разумеется, никто в этих гостиницах не бывал, все ночевали дома.
Была ещё одна интересная новинка: четвёртый учебный канал телевидения вёл прямую передачу из зала ЦУПа. Это были немые передачи. Речь не транслировалась. Однако по картинке можно было представить текущую полётную ситуацию, и вовремя забеспокоиться. Мы дежурили поочерёдно, по сменам: я, Толя Пациора и Борис Скотников.
Случилось и мне оказаться в центре событий. В моей смене у американцев возник какой-то вопрос, и Елисеев попросил меня разобраться и объяснить коллегам «что и как». Для контакта с иностранцами были подобраны специально оформленные и проинструктированные люди. От нас ими были Легостаев и ещё несколько человек. Из оформленных по ориентации в ЦУПе в тот момент никого не было, и я отправился в «американскую зону», проход в которую обычно был нам воспрещён. Дело не стоило выеденного яйца и быстро закончилось. Мы объяснились к взаимному удовольствию на языке технических терминов. В конце беседы в комнату американской группы пришёл оформленный Владимир Сыромятников. Он остался с американцами, а я попрощавшись отправился восвояси. За дверью мне встретился маленький перекошенный человечек, который зашипел на меня, мол, как это я посмел в одиночку пойти к американцам? А я не был проинструктирован и о запретах понятия не имел.
Конечно, в нас была гордость приобщения к космонавтике, хотя космонавтика стала для нас обыденной. Сначала иного у нас просто не было и не на что ещё времени не оставалось. Но постепенно мы освоились и стали оглядываться по сторонам.
Наш первый шаг в литературу был ответом Дрю Пирсону. Эту первую статью мы написали со Спаржиным. Она была заказной. Зашёл к нам Раушенбах и попросил написать ответ американскому журналисту, который беспочвенно написал о человеческих жертвах русской космонавтики перед стартом Гагарина. Раушенбах тогда привёл нас в пустующий кабинет Тихонравова, где мы начали творить. Заказчик под конец появился неожиданно, словно вышел из-за стены. Мы не знали кто он? Должно быть, он был крупным чином комитета безопасности. Статья затем была опубликована за рубежом, но мы не знали где и под каким соусом? Впрочем, это нас не заботило. Ведь всё, что мы делали, тогда подавалось анонимно в открытый мир.
Самодеятельность не поощрялась.
Впрочем раз статья моя украсилась эпитетами самого Генерального секретаря, Леонида Ильича Брежнева. О первой ручной стыковке «Джемини-8» с ракетой «Аджена» я написал статью для «Известий», но она отчего-то вовремя не пошла и пылилась у ответственной за научные публикации «Известий» Елены Манучаровой. Когда вслед затем была выполнена автоматическая стыковка советских беспилотных кораблей, статья была срочно извлечена и после короткой переделки пущена в ход. Из конспирации она была подписана девичьей фамилией моей матери. Она начиналась словами: «Стыковку в космосе можно сравнить с установкой автомобиля в гараж или с вводом судна в док, хотя она много сложнее…» И так далее.
