На КИПе в Гаване.
В порту Гаваны. Панорама города из Рыбачьего порта.
Карадаг, Крымское Приморье заботами Королёва стали местами отдыха сотрудников ОКБ.
На земле Багам. Самолёт заправляли с пассажирами и экипажем. Мне разрешили пройтись под его крылом.
5 июля 2000 года я зашёл в бывшую приёмную Бушуева, памятную по минувшим дням, где командовала всё та же радушная Нина Александровна. Короткое время она была секретарём у нас в отделе, сохранив о себе самые лучшие воспоминания. «Вы, наверное, к Олегу Игоревичу», – сказал мне вошедший Черток, намекая что он уже отошёл от горячих дел и с проблемами шли к теперь к начальнику комплекса Олегу Игоревичу Бабкову. «Нет, к вам», – возразила Нина Александровна. И я действительно пришёл не по делу а с книгой воспоминаний «Ракеты и люди», которую написал Черток. Мы говорили с ним и о последней книге Раушенбаха «Постскриптум», которая не прощание с жизнью, – сказал Черток, – а просто очередной итог, в числе многих прочих итогов. Однако «Постскриптум» оказался последним, именно прощальной книгой, вышедшей ещё при жизни Бориса Викторовича в записи Инны Сергеевой.
В конце минувшего столетия возникла разом у нас повсеместная мысль, что хорошо бы собраться, встретиться, наконец. Все как-то разом в эту встречу поверили, однако встретиться вместе не довелось. Сначала сбор наш на время откладывали из-за болезни БэВэ, а собрались мы только у гроба БэВэ в ритуальном зале Академии Наук на площади Гагарина. Все наши были и приехал Слава Голованов, одетый как мотоциклист. Он был уже после инсульта, в процессе адаптации и восстанавливал речь. А жить ему оставалось пару лет.
Пожалуй, каждому крупному делу нужен свой Пигафетта, который не просто изложит хронологию, но и вложит в описания душу. Он совместит в себе пушкинского Пимена и современного художника, какими стали для нас Солоухин и Паустовский, и ежедневное расцветёт. Для нас им стал Слава Голованов – выходец из нашей среды. Мы сами пускались тогда в кругосветное плавание вместе с космической эпохой, варились в бульоне каждодневных событий. Но как это нужно и временами полезно взглянуть на Дело со стороны.
Нам нужен был свой Пигафетта, что изо дня в день педантично фиксирует события. Тогда это делать режимом секретности нам строго воспрещалось. Нарушить запреты мог только очень смелый человек. Таким оказался один из первых героев – лётчиков Каманин, спасавший челюскинцев в молодости, а позже достигший командных авиационных высот. В своём дневнике он больше фиксировал интриги вокруг отряда военных космонавтов. Позже по памяти и по собранным документам написал свои «Ракеты и люди» Б.Е. Черток, а Слава взял на себя нелёгкий труд жизнеописание нашего Главного Конструктора.
Он был из нашей среды. Окончил ракетный факультет МВТУ. Затем работал в НИИ-1 на сверхзвуковых трубах у академика Георгия Петрова. В НИИ-1 тогда трудилось два Голованова. И странное дело, у обоих обнаружился литературный синдром. В те годы триумфа необыкновенных ядерных открытий популярность науки и техники была чрезвычайно велика. В споре «физики-лирики» перетягивали физики, и молодёжь валила в технику косяком. А уже в технике возникало расслоение. И вот почти одновременно у обоих Головановых возник позыв – освоить журналистику.
Для молодёжи тогда самой популярной газетой была «Комсомольская правда», попросту «Комсомолка» с её потрясающим 20-миллионным тиражом. И был в ней отдел науки, возглавляемый Михаилом Васильевичем Хвастуновым, МихВасом, писателем популяризатором науки, печатавшимся под псевдонимом М. Васильев. Сюда из НИИ-1 явился сначала Лёня Голованов и начал доказывать, как нужно писать о науке. Своим пылом и жаром он там всех перепугал. Однако на большее сил его не хватило. Но он протоптал тропинку, по которой вышел в журналистику Голованов Ярослав. Сам Лёня Голованов не оставил мечту и очутился затем в «Юном технике», который стал по тем временам неординарным техническим журналом для детей.
О первых шагах Ярослава в «Комсомолке» история умалчивает. Он начал в отделе писем. Известны только слова тогдашнего реформатора советской журналистики Алексея Аджубея, редактора «Комсомольской правды» и первого зятя страны. («Не имей сто друзей, а женись как Аджубей».) Его слова на планёрке и решили судьбу Ярослава, трудившегося тогда нештатно в отделе писем: «Вот этого рыжего возьмём».
Работала тогда у Раушенбаха красивая Валя Голованова, в девичестве Журавлёва. Закончив Физ-Тех она попала по распределению в НИИ-1, где и познакомилась с Ярославом. Мы знали тогда о Ярославе лишь понаслышке. «Зашёл в нииёвскую библиотеку, – рассказывал Юрий Спаржин, – у стойки белёсый парень, почти альбинос, читает газету и фыркает беспрерывно.»
На банкет в честь наших первых лауреатов сотрудники были приглашены с мужьями и женами, и наши места оказались рядом. Из соображений секретности лауреатов престижной тогда Ленинской премии называли значкистами. Я сказал тост после Башкина, может не совсем удачно переиначив его слова, и отметил тогда, что только он, Слава Голованов, мой ближайший сосед по столу, от души рассмеялся.
«Нет пророка в своём отечестве». Вокруг нас были выдающиеся ракетостроители, авиаконструкторы, космонавты, лётчики-испытатели, но они казались нам обыкновенными людьми. Мы видели их каждый день, а Славка стал для нас человеком особенным. (А он и в известности так по телефону звонил: «Это Славка Голованов звонит…»). Он выглядел человеком особенным, представителем иной человеческой среды, носителем свежей информации, во взглядах циником, всё критически оценивающим. Остроумный, щедрый, доброжелательный, набитый байками из взятых недавно интервью. Для нас встречи с ним были выходом из монотонной обыденности техники, подобные выходу обитателей моря на сушу.
С его умом и зоркостью, работая в официальном рупоре пропаганды, нельзя было оставаться не циником перед великой стеной, казалось навеки выстроенной и стоявшей прочно. И что поделаешь, приходилось изворачиваться. Всегда в юности существует лицейское братство доверенных и друзей, которым доверяешь скрытое. Иначе в пору повеситься, когда не спасает уже заложенный в тебя природой витамин.
Ярославу повезло, что начинал он свою профессиональную карьеру вместе с космонавтикой. Окончание им института как раз пришлось на год запуска первого спутника. Космическая эра отмечалась скромно в технических кругах. И в дневнике инженера 4-ой лаборатории НИИ-1 Ярослава Голованова появилась запись о том, что приехал с запуска начальник лаборатории академик Петров и рассказал о ночном старте 4 октября 1957 года: «Показалось, что ракета качнулась на старте. Но всё было хорошо, ракета взлетела нормально. Когда спутник сделал два оборота вокруг Земли и стало ясно, что он не падает, сообщили в Москву»… Записав эти строки, инженер Голованов и не подозревал, что горнист его судьбы уже протрубил сбор, и его дальнейшая жизнь будет связана с космонавтикой.
