Однажды и я пошла на луг и сорвала несколько тюльпанов и розовых лесных фиалок. Увидев это, Ваня что-то сказал, улыбнулся и помог мне взобраться на ступеньки поезда. Потом он принес пустую бутылку из-под минеральной воды, налил в нее воды и поставил мои цветы. До самого Владивостока у нас не было другого питья, кроме чая, на ночь мы брали его с собой в купе, чтобы утолить жажду ночью, чай мы использовали также и для чистки зубов. Обычной питьевой воды не было, правда наши русские попутчики, лучше нас оснащенные для такой дальней дороги, часто выбегали с чайником на станциях, для того чтобы набрать кипятку. Но мы не взяли с собой в дорогу ни чайников, ни кастрюль, ни ведер.
Поначалу мы старались где возможно закупать минеральную воду, но уже на третий день прекратили это: наш доктор считал, что она приносит нам вред, ему казалось, что именно из-за минеральной воды у многих началось расстройство желудка, так что они лежали целыми днями, не поднимаясь.
Одному датскому инженеру, который ехал в соседнем вагоне, стало плохо, когда он увидел, что в ветчине, заказанной им в ресторане, кишат черви. Норвежского предпринимателя и английских детей так искусали клопы, что у них поднялась температура; многие болели от жары или от того, что не переносили местной еды. Так что, перестав покупать минеральную воду, мы не избавились от болезней.
Я не считаю, что в целом еда была так уж плоха, хотя, конечно, у нас, в Норвегии, мы бы возмущались. Но, пробыв четыре дня в Москве, я поняла, что сам факт, что мы вообще могли получить здесь какую-то еду, можно считать грандиозным. Русские выпекают очень хороший черный хлеб, если вы, конечно, переносите кислый, выпеченный из темной муки хлеб. У яиц здесь тоже был странный вкус, он напоминал мне вкус яиц, которые я однажды попробовала в детстве, во время летнего отдыха, когда мы, дети, нашли гнездо одной курицы, которая тайно снесла несколько яиц вдали от птичника и сидела на них, высиживая цыплят. Мои тетушки решили, что эти яйца вряд ли пригодятся на кухне, но если нам, детям, так хочется, то мы можем их съесть. Мы с удовольствием это сделали. У других пассажиров, к сожалению, не было таких приятных воспоминаний детства, и поэтому вкус яиц в вагоне-ресторане их мало радовал.
Насколько я поняла, запас еды, которой нас кормили, был сделан в Москве, по дороге он не пополнялся. Таким образом, с каждым разом подаваемое нам мясо пахло все хуже и хуже, также становилось все неприятнее на вкус. Но еще хуже было то, что в нашем рационе отсутствовали овощи. Нам перепадало есть только какие-то жалкие лоскутки капусты, которые плавали в мясном супе. Вместо привычной нам картошки мы вынуждены были питаться темно-серыми макаронами, сваренными в виде какой-то каши. На десерт у нас бывало сырное печенье, как я поняла, однажды попробовав его, но его запах и вкус напоминал отрыжку, какая бывает у грудных детей, если к ним в желудок при сосании попадет слишком много молока.
Положение с едой несколько улучшилось, когда мы проезжали через Сибирь. Каждый раз, когда поезд останавливался, к вагону-ресторану бросалась целая толпа оборванных женщин и детей, которые продавали лесные ягоды, они протягивали нас маленькие пакетики, свернутые из газеты «Правда», каждый пакетик объемом с небольшой стакан стоил один рубль. Ягоды были грязные и в основном неспелые, но служащие вагона-ресторана всегда с готовностью варили для нас компот, пожертвовав немного сахара.
Метрдотель вагона-ресторана, или, может быть, старший официант, уж и не знаю, как его называть, был высокий, красивый мужчина, который выглядел и вел себя как какой-нибудь опереточный князь. Весело и добродушно он командовал всеми нами, общался с теми, кто мог немного говорить по-русски, и не обращал внимания на то, что они высмеивали еду, которую нам подавали. Его вовсе не смущало то, что его белая куртка постепенно становилась все чернее и чернее и от нее доносился все более и более резкий запах; видимо, владелец куртки весьма страдал от жары и просто исходил потом в этой, как оказалось, его единственной куртке. А я сама пролила соус ему на рукав во второй же день нашего путешествия, и это пятно так и оставалось у него на рукаве все это время; это было последнее, что я увидела при нашем сердечном прощании с «его высочеством» по прибытии во Владивосток. Вероятно, он и спал в этой куртке, ведь в отеле, во Владивостоке, я видела, что весь персонал отеля ночью спал на диванах и стульях или на полу, во всех проходах и коридорах, причем в той одежде, в которой они работали днем.
Еще нас обслуживала официантка Соня, которая всегда весело суетилась вокруг с чайными стаканами на подносе. Соня была неопрятная девушка маленького роста, совсем некрасивая, но в ней была какая-то изюминка, и нам всем она очень нравилась, такая смешливая, готовая расхохотаться, прыснуть от смеха всякий раз, когда кто-то пытался заговорить с ней, особенно мужчина. В одной из брошюр, которую нам предложила библиотека поезда, мы прочитали, что не должны оскорблять советского гражданина предложением чаевых, но, конечно, не будет ничего плохого, если мы сделаем подарок кому-то из персонала, как это делают друзья. Учитывая это, мы сложились и понесли «подарок» советским гражданам, которые работали в вагоне-ресторане. Ваня отказался что-либо брать от нас, хотя именно ему мы действительно хотели подарить что-нибудь именно как друзья.
Несмотря ни на что, посещение вагона ресторана было приятной сменой впечатлений во время путешествия. Конечно, очень трудно было привыкнуть к неопрятности, например, скатерти постепенно стали такими грязными, что стоило облокотиться на стол, как рукава прилипали к ним. Что касается приборов, чашек, тарелок, то некоторые из пассажиров каждый раз перед едой протирали их салфеткой, но, по-моему, от этого было мало толку.
Благословенную роль здесь сыграла туалетная бумага из Швеции, которую я захватила с собой и которой протирала наши с Хансом приборы.
III
ВПОЛНЕ естественно, что многие разговоры в вагоне-ресторане касались системы здравоохранения в Советской России. Мы очень мало знали об этом. У нас практически не было никаких достоверных сведений, за исключением маловразумительных сообщений об уровне здоровья и заболеваемости, рождаемости и смертности в Советском Союзе. Наши друзья в Москве, которые оптимистично смотрели на перспективы развития здравоохранения в этой стране, высказали мнение, что российская медицинская система достаточно хороша и что она, в случае необходимости, сможет противостоять эпидемиям. Хотя большинство иностранцев, включая нашего попутчика доктора Д. и остальных, отнюдь не были в этом уверены, ведь в России нет ни единого города или деревни, где можно было бы пить некипяченую воду, в стране не хватает мыла, люди живут в страшной тесноте, в городах нет санитарной службы, способной на достойном уровне поддерживать чистоту, многие здания построены на недренированной почве. О ситуации с питанием у меня нет достоверных сведений, в целом, люди не выглядят такими уж недоедающими, в стране хватает хлеба, и хлеб этот хороший, хотя я слышала, что зимой случаются серьезные нехватки продовольствия. Как мне рассказывали, во время последней зимы в течение долгого времени в свободной продаже были только хлеб да белокочанная капуста, последняя стоила 7 рублей за фунт. Одежды в стране не хватает, зимой люди зачастую надевают на себя все, что есть, так что о каком мытье и смене одежды может идти речь? И кроме всего прочего — повсеместный, постоянный запах гнили и разложения. Что касается туалетов, то, выражаясь, так сказать, деликатно, они просто неописуемы, всю их прелесть можно ощутить, только посетив их. Отхожие места в московских дворах ужасные, но я считаю, что современные туалеты — WC — еще хуже, если в них не работает канализация.
