Меня он пытался заинтересовать романом Горького на немецком языке, а также брошюрой «Wer lebt glücklich in Sowjet-Russland?». Но я уже поняла: счастливая жизнь в России только у военных. Если это вообще здесь возможно. Я не говорю о партийных лидерах, о них я знаю лишь «vom Horen-Sagen», понаслышке. Мои родители, когда я была еще ребенком, заставили меня усвоить одну простую истину: «Если кто-то, пытаясь настойчиво убедить тебя в чем-то, говорит об этом более одного раза, знай: слова этого человека обязательно окажутся или неправдой или полуправдой, которая является самой плохой формой неправды».
Серый Карлик умел изъясняться по-немецки, хотя и с трудом, но вполне достаточно для бытового общения. Поэтому я пыталась расспрашивать его кое о чем из того, что встречалось нам по пути. Но оказалось, что он знает немногим больше меня, ведь он родился в Москве и никогда не был нигде дальше Свердловска. Но на этот раз он вместе с нами доедет до Владивостока. Его радость от того, что он сможет увидеть океанские лайнеры, была поистине трогательной, ведь ему никогда не приходилось видеть никаких морских судов, за исключением прогулочных катеров на Москве-реке.
Каждое утро в наше купе заходил проводник, который убирал наши постели, вечером он возвращался, чтобы постелить их. Он тоже был низенький, необыкновенно широколицый и при этом страшно неопрятный. Насколько мы поняли, его звали Ваней. За свою, присущую многим русским нечистоплотность Ваня едва не поплатился: не успели мы отъехать от Москвы, как у него на правом глазу выскочил чирей. Глаз у него распух, загноился и покраснел, щель между веками совсем заплыла. Было видно, что он серьезно болен и что у него температура. Но, несмотря на это, он продолжал работать сколько хватало сил.
Я промыла ему глаз борной кислотой и сделала компресс, это помогло. На другой день и американский доктор наконец обратил-таки внимание на Ванино состояние и взял его под свою опеку. Постепенно парню стало лучше. Между прочим, нашему американскому доктору вообще не грозило потерять квалификацию, так как по дороге до Владивостока все пассажиры нашего вагона, исключая меня, так или иначе, побывали его пациентами. Та аптечка, снабженная многочисленными лекарствами, которую собрала для меня Алиса, к концу нашего путешествия оказалась совершенно пустой.
Всю дорогу Ваня был невероятно любезен и услужлив по отношению ко всем нам. Он не упрекал нас и не проявил никаких отрицательных эмоций, даже когда мы, пассажиры нашего вагона, совершили два смертных греха, которые повергли остальной персонал в тихую ярость. Дело в том, что мы выключили радио, ведь оно трещало и тарахтело с раннего утра и до поздней ночи, из него беспрестанно слышалась речь, перемежающаяся каким-то гнусным сентиментальным пением, похожим на кошачье мяуканье, в стиле старомодных вальсов, тех же самых, что в старые времена вышибали слезу у вдов. Другой грех, который мы совершили, был гораздо более серьезным. Дело в том, что мы пытались открыть наглухо закрытые окна. Серый Карлик объяснил, что окна закрыты потому, что пыль может оказать разрушительное воздействие на обивку стен вагона и коврики на полу.
Видимо, этому здесь уделяют особое внимание: коврик нашего купе подвергался чистке каждый день во второй половине дня. После того как Ваня уносил наше постельное белье, он обычно возвращался с метелкой в одной руке и со стаканом воды в другой. Набрав полный рот воды, он разбрызгивал ее по коврику, после чего подметал коврик метелкой. Мне случилось прочитать о таком способе чистки ковров в одно из праздничных проповедей доктора Тоде, представителя раннего просвещения в Дании, в конце XVIII века, который прославился борьбой за «всеобщую гигиену». Он приводил этот способ чистки ковров в качестве отрицательного примера.
Было поистине забавно увидеть это на практике. Правда, несмотря на Ванины старания, я с удовольствием предвкушала то мгновение, когда смогу выбросить тапочки, в которых я ходила по вагону, в Тихий океан.
Пейзаж, расстилавшийся перед нами по обе стороны железной дороги, был красив, но очень однообразен. Все пространство от Балтийского моря до озера Байкал представляет собой огромную, лишь кое-где всхолмленную равнину. По этой равнине несли свои темные воды реки и ручьи; их течение было настолько медленным, что временами они казались застывшими. Все деревни были похожи одна на другую — серые деревянные домики с узким фасадом, глядящим на дорогу, а сами дороги как будто были протоптаны скотом и людьми. Даже в больших городах, которые нам встречались на пути, и улицы, и проезжая часть казались нам совершенно не спланированными, словно были проложены там, где давным-давно уже были спонтанно протоптаны. Кое-где после сильных ливней, а они шли почти каждый вечер, заходящее солнце отражалось в тысячах луж. Со стороны это выглядело красиво, но вряд ли это говорило о нормальной, здоровой жизни. Дома были разбросаны как попало, иногда прямо посреди поля, рядом с каким-нибудь озерцом, где люди, стоя по колено в воде — вероятно, жители близлежащих домов, мылись. На крышах домов почему-то нигде не было видно водостоков; вода после дождя здесь стекает с крыши прямо на землю, на которой стоит дом.
Большинство деревень занимают обширное пространство, при этом застройка, видимо, производилась без всякого плана, как придется. Города очень похожи на деревни, кажутся большими деревнями. В некоторых городах мы заметили множество фабрично-заводских корпусов, старых и новых, нашему взору также предстали старинные кирпичные строения, похожие на доходные дома и общественные здания. Что касается архитектурного стиля, то если судить по куполам, башенкам и балконам, вероятно, упомянутые сооружения строились еще в прошлом веке. Но даже в самых крупных городах кирпичные здания занимают лишь небольшое пространство, образуя как бы ядро города среди серых деревянных домишек, составлявших большую часть городских кварталов; это обычные деревенские дома с драночными или дощатыми крышами, стоящие вдоль невзрачных грязных дорог, которые ведут в столь же унылую равнину.
Таких садов или деревьев, какие я видела возле домиков в Коломенском, не попадалось нам на протяжении долгого времени, пока мы не оказались далеко на востоке, на высоком плоскогорье вблизи от озера Байкал. В Центральной России и в Западной Сибири обычно рядом с домами можно увидеть лишь голую, вытоптанную землю, на которой нет почти никакой растительности, кроме сорной травы.
То там, то здесь мелькали церквушки с облупившейся штукатуркой, расположенные, как правило, на окраинах деревень. Несколько раз мы проезжали мимо больших церквей с позолоченными куполами-луковицами, рядом с ними располагались другие строения, похожие на монастырские, вокруг которых можно было заметить ряды правильных посадок. Скорее всего, это были заброшенные сады. Трудно себе представить, какой прок был в них теперь.
