Доехали до дома князя Тенгиза. Дом был большой и красивый, Он сверкал множеством застекленных окон и ласкал глаз нежной белой окраской. На длинном балконе я заметил странные столы с наглухо приделанными к ним сиденьями. Синыков, ссаживая меня с подводы и видя, что я с интересом разглядываю непонятные столы, сказал, что это парты. Я не без волнения поднялся на балкон, а Синьков дружески помахал мне рукой и погнал лошадь дальше.
Ни на балконе, ни около дома никого не было. В нерешительности потолкался я около столов, называемых партами, и сошел вниз. Походил около дома, думая, что, может быть, дрогаль меня не туда привез, и тут же услышал невдалеке чей-то кашель, а за ним знакомый голос:
— Кто это?
— Иосселиани, сын Коции, — ответил я, повернувшись на голос.
— А-а-а, сын Коции? — в углу балкона кто-то зашевелился и появился человек, завернутый в серое одеяло. Это был Гудал. — Э-э-э! Сын мой, рано еще! — зевая, сказал он.
— А ты почему здесь? — спросил я.
— Охраняю школу.
— Охраняешь? От кого?
— От бандитов и воров. От кого же еще? — словно бы обиделся моей непонятливости Гудал. Он еще раз зевнул, потянулся и принялся собирать пожитки и складывать их в одну из парт.
— Дядя Гудал, а зачем эти столы? — поинтересовался я.
— Это княжеские. Говорят, Тенгиз тоже хотел учить детей грамоте и брать за это плату. Вот и купил где-то в Мингрелии. Только, думаю, хотел он своих учить, богатых.
Во двор вошел высокий и стройный мужчина, сильно прихрамывая на одну ногу. Сванская маленькая шапочка лежала на самой его макушке. Высокий лоб, живые веселые глаза на открытом лице как-то сразу вызывали симпатию к нему.
— Виктор идет! — толкнул меня в бок Гудал. — Учитель...
Я и без помощи Гуд ал а узнал Виктора Дгебуадзе, выступавшего на митинге во время нашего первого появления с отцом в Ажаре.
— Не сын ли это Коции? Похож, — Виктор приветливо улыбнулся.
— Сын. Яро его зовут.
— Ярослав, значит, да? — протянул мне руку Виктор. — Будем знакомы, меня звать Виктор. Учиться хорошо будешь? Хочешь учиться? А?
— Очень хочу! — ответил я.
— Это хорошо, всем надо учиться — и тебе, и мне, и Гудалу. Скоро к нам приедет настоящий учитель и будет нас учить. А мы все должны стараться.
— А дядя Гудал оказал, что ты нас сегодня будешь учить, — с досадой проговорил я.
— Я учить не умею. Жаль, но не умею, — снова добродушно улыбнулся Дгебуадзе. — Пока нет учителя, я вас научу только анбану. А дальше не могу.
Начали сходиться ученики. Когда солнце осветило здание школы, весь двор был усеян детьми. Их было так много, что в классной комнате все разместиться не смогли. Кроме трех парт на балконе, в большой комнате, отведенной под класс, было еще шесть парт, а желающих сесть за них оказалось что-то около сорока человек. В класс внесли с балкона все парты, но большая часть учеников должна была стоять.
Мне, как пришедшему раньше всех, дали сидячее место.
Для Виктора около самой двери поставили маленький столик. Он поздоровался с детьми и стал составлять списки. Потом объяснил, что в дальнейшем нас разобьют на смены и тогда не будет так тесно.
После этого он роздал каждому из нас по листку бумаги и один карандаш на двоих. В этот день я впервые приобщился к знаниям и увидел первые двенадцать букв грузинского алфавита — анбана.
Весь обратный путь я повторял эти двенадцать букв и изображал их палочкой на земле. А через несколько дней выучил и все остальные. Отец, вернувшийся из Сухуми, похвалил меня:
— Молодец, стараешься. Теперь такие времена, что все учиться должны. В Сухуми мне начальство сказало: «Вот тебе бумага, карандаши, книги, учитель — садись и учись! Новую жизнь должны строить не темные люди, а ученые».
— Ходить ему далеко, — с сомнением оказала мать.
— Совсем не далеко, — уверил я отца.
Да и в самом деле ежедневная двенадцатикилометровая прогулка нисколько не утомляла меня.
— Осенью на будущий год он поедет в Гагру, — решительно произнес отец и тут же пояснил: — Это город около Сухуми. Там есть школа, где ученики могут учиться и жить. Интернат это называется. Мне обещали взять туда Яро, если будет стараться.
Я научился немного читать и писать, кое-что знал и из арифметики. Учение увлекло меня. Учитель был мною доволен.
В конце августа было объявлено, что меня и ещё двух мальчиков, которым далеко было ходить в школу, пошлют в Гагру. Радости моей не было конца. Итак, я еду в Гагру!
Все это время я, как и прежде, помогал матери. Отец приходил домой раза четыре в месяц. С собой он приносил книги и тетради и занимался. Помогать нам он не мог. Да мы с мамой и не настаивали и сами справлялись с хозяйством.
В один из последних августовских дней отец сказал:
— Ну, Яро, завтра едем в Гагру. Тебя приняли.
— Почему так быстро? — воскликнула мать и тут же залилась слезами: опять дорога, длинная дорога, бандиты...
— Разве можно сейчас лить слезы? Радоваться надо! Наш сын будет учиться в Широких странах, ведь такого счастья еще не выпадало на долю ни одного свана. Бандитов не бойся. Тенгиз убит, какой-то его товарищ сделал это доброе дело. Один Габо сейчас в бегах. Ну, он теперь не опасен. Мать стала собирать меня в дорогу. Вечером, как у нас водилось, собрались родственники. Все они наперебой радовались моему счастью.
— Ты счастливый, Яро, — оказал мне Ермолай, остановив около калитки. — Не забывай меня. О маме не беспокойся. А скот ваш буду я пасти. Вот только прошу тебя, пришли мне трубу, я животных приучу слушаться моих сигналов. А учиться не буду. Отец говорит, что мне уже поздно, да и ходить далеко. Ведь не всем же быть учеными, правда?
Я ничего ему не ответил. Мне стало жалко брата. Получилось так, что он должен остаться дома, потому что я еду учиться.
— Дорогой Ермолай, — обнял я брата, — я всегда-всегда буду тебя помнить, всегда буду тебе благодарен. А трубу тоже обязательно пришлю.
И я почувствовал острую боль. Жизнь разлучала нас, и неизвестно еще, когда нам доведется встретиться вновь, по каким дорогам пойдут наши судьбы.
Войдя в дом, я понял, что разговор шел обо мне, и уловил конец фразы, сказанной дядей:
— ...Яро должен учиться. Мы поможем тебе во всем.
Мама, видимо, переживала мой уход из дома. Но в моем сердце было слишком много ликования, чтобы понимать ее. До последней минуты я отгонял от себя мысль о расставании.
Когда наш дом опустел, я подошел к маме, чтобы оказать что-то нежное, успокоительное, но не нашел подходящих слов. Она помогла мне.
— Ничего, сынок,, не беспокойся. Поезжай, учись. Велик Шалиани, он поможет тебе! — Она подняла голову вверх. В ее глазах я прочел еще непонятную мне, ребенку, скорбь любящей матери, страх за своего сына.
