— Гляди-ка! Гляди-ка! Какие окаянные! Под самым носом забрались, черти! — заговорили стрелки.
Залп. Знамя упало, поднялось. Снова упало. Взвод стрелков был послан забрать знамя.
В ста шагах от роты на траве стрелки нашли убитого старика Шифу и двух мальчиков. Один из них был мертв, а другой еще дышал. Его прикололи. Остальные ихэтуанцы разбежались и скрылись, утащив раненых и убитых. Валялись мечи, красные платки и древко от знамени, которое было сорвано и унесено. Так отдал свою жизнь за родину старый Шифу.
Ихэтуанцы не выдержали и отступили. В поле редели, расходились и потухали огни. На востоке редело темное небо. Пожарища догорали. Ha светлеющем горизонте, точно обуглившаяся головня, чернел обезглавленный собор.
В 1 час ночи выстрелы прекратились. Наши стрелки передохнули, но ненадолго.
Во время затишья офицеры Воздвиженский, Карпов, Макаров и я стали искать воды, чтобы напиться. Ночь была знойная, и жажда мучила. На французской концессии за воротами китайского дома, во дворе, мы услышали шум и разговор. Мы постучались.
— Кто там? — спрашивает за воротами испуганный голос сперва по-китайски, потом по-английски.
— Русские офицеры.
— Что вам нужно?
— Дайте воды напиться.
— Пожалуйста, входите!
Ворота, скрипя, отворились. Мы вошли в маленький красивый двор, освещенный висячими фонарями и уставленный цветами. Почтенный китаец, в летах, окруженный прислугой, вышел нас встретить со словами на чистом английском языке:
— Я очень рад вас видеть. Прошу вас садиться.
Мы сели вокруг столика на дворе и извинились за позднее посещение.
— Напротив, — говорил он несколько встревоженным голосом, — я очень рад, что вы пришли. Я начальник здешнего китайского телеграфа. Что вы желаете пить: содовую воду или легкое китайское вино?
Мы попросили чистой воды. Когда ее подали, кто-то из наших заметил вполголоса:
— А можно ли пить эту воду? Не подсыпали ли китайцы чего-нибудь? Теперь всего можно ожидать.
Понял ли китайский чиновник наш разговор, но он сперва сам выпил воды и вина и предложил нам. Он снова заговорил:
— Несчастье случилось с нами. Теперь мы не знаем, кому служить. Боксеры захватили в свои руки власть, разоряют страну и карают всех, кто имел какое-либо дело с иностранцами. В Тяньцзине и Пекине наши правительственные войска стали на сторону боксеров. Так как я служу вместе с иностранцами на телеграфе, то я очень боюсь за себя и за свою семью. Мы надеемся только на ваших солдат, так как лишь они могут уничтожить боксеров, внести порядок и охранять китайских чиновников, имеющих сношения с иностранцами. Но зато на моем доме есть уже пометка, сделанная окровавленной рукой. Я завтра же отошлю мою семью в Шанхай. Теперь у нас такие же смуты в стране, какие были при восстании тайпинов. Я прошу почтенных офицеров дать мне несколько русских солдат для охраны телеграфной конторы и моего дома.
Офицеры успокоили китайского чиновника, говоря, что ему нечего беспокоиться, так как телеграфная контора находится рядом с биваком.
Наше появление, по-видимому, произвело переполох в доме мандарина. Женщины и дети испуганно выглядывали из окон и дверей. Поблагодарив за радушие, мы поспешили уйти.
На набережной, прямо против моста мы нашли европейско-китайскую гостиницу. Хозяин ее, молодой человек странного типа, стоял на крыльце и просил нас войти посидеть. С винчестером за плечами, он был одет в английский тропический костюм, носил пробковый шлем, китайские шаровары и высокие китайские полотняные сапоги. У него было красивое энергичное лицо с орлиным профилем, но темно-карие глаза выдавали какой-то китайский отпечаток. Он был очень любезен и услужлив и одинаково хорошо говорил как по-английски, так и по-китайски.
Это был полурасовый Half-cast. Его отец был англичанин, владевший этой гостиницей и передавший ее сыну, а мать китаянка. Родители очень любили друг друга, всегда жили вместе и были счастливы.
Уже светало, когда мы зашли в гостиницу. Полукастовый хозяин был рад нашему визиту и приказал прислуге подать американского пива.
Он был очень возмущен событиями и говорил:
— Хотя я сам наполовину китаец и в моих жилах столько же китайской крови, сколько и английской, но я ругаю всех боксеров, потому что они глупы и только портят и без того плохие китайские дела. Вчера я ходил в китайский город. Там настоящий бунт, и никто ничего не понимает, что теперь делается. Вице-король Юй Лу и его мандарины заперлись в своем ямыне, дрожат от страха и ничего не делают. Главные начальники в городе теперь боксеры, которые в союзе с войсками решили в три дня уничтожить концессии. Я очень рад, что их сегодняшняя первая атака не удалась. Вы видели у меня во дворе этих чертей, взятых в плен русскими солдатами? Эти несчастные и сумашедшие бродяги хотят заниматься китайской политикой.
Мы прошли во двор. Я был рад случаю увидеть и интервьюировать настоящих живых боксеров, которые произвели столько смут и наводили столько ужаса. Это были боксеры-поджигатели, захваченные стрелками около вокзала.
Боже мой! Какие это были жалкие несчастные твари! Кожа, кости и злые волчьи глаза! Это были три полуголых, истощенных голодом и опаленных зноем тела, валявшихся на песке. Их руки были связаны сзади их собственными косами. Их грязные изможденные лица выражали только злобу и страх.
Возле них стоял стрелок-часовой. Он с любопытством разглядывал боксеров и толкал их сапогом в спину, когда они громко заговаривали между собой. Я пробовал заговорить с ними на их языке, но боксеры были в таком страхе, что не могли или не хотели понять меня и, испуганно мотая головой, только отвечали:
— Бу дун дэ! А мынь бу дун дэ!
— Не понимаем! Мы не понимаем!
Что сделали потом с этими пленными, я не мог узнать. Вероятно, спустили под мост.
В четвертом часу утра наши моряки, охранявшие мост через Пэйхо, заметили, что в том месте набережной, где река делает изгиб к северу, показалось быстро двигавшееся шествие боксеров с фонарями и вспыхнули пожары. По-видимому, боксеры, отчаявшись в своем намерении взять вокзал, решили напасть на концессию через кварталы китайского города.
В сторону пожаров был сейчас же отправлен казачий разъезд с Ловцовым, Семеновым и Григорьевым. Быстро явился японский десант и занял заставу на краю французской концессии, входившей клином в китайский город. 30 япончиков с одним офицериком, в чистых белых мундирчиках, с черными умными глазками, с коротко остриженными волосами на голове, образцово исполняя команду, старательно выбивая шаг и в такт сбрасывая ружья, стали подле реки на месте, указанном Анисимовым.
