Сочиняет и сам верит в это.
ПРЕДПОЧТЕНИЕ НАСТОЯЩЕМУ
С месяц Максим живет у бабушки Груни и дедушки Пети в Россоши. Приезжаем туда и мы с мамой. Страшно обрадовался. И сразу же:
— Папа, пойдем смотреть паровозики!
— Куда?
— Я знаю, папа. Пойдем! Там нас-то-я-щие! Нас-то-я-щие!..
До поездки в Россошь он видел только игрушечные паровозы.
О ЧЕМ СКАЗАЛИ СВИНКИ
Пришли к деду Семену. А у него в загородке две свиньи — Мариванна и Иван Иваныч. Рассматривает их с величайшим любопытством.
— Смотри! Да смотри же, папа, хвостики! Смотри, пятачок!.. А о чем они хрюкают?
Сам уже испачкался об ограду.
— О чем?.. — Я выждал время и стал фантазировать, о чем могут перехрюкиваться свинки. Сказал, что они, видимо, узнали в нем своего, так как у него грязные руки и он лезет куда попало. Очень похож малыш на них, этих чушек…
Максим прервал меня:
— Знаешь, папа… свинки сказали — хватит о них разговаривать.
И ушел от загородки.
НА БРАТСКОМ ЯЗЫКЕ
С неделю как вернулись из Россоши домой. Собираемся гулять. Поторапливает маму.
— Ходим. Було ж врэмя тоби собратьця!..
Украинское в языке — это от дедушки Пети и бабушки Груни. Вот так внезапно и выдаст по-украински!
Учить бы его сейчас языкам.
СМУЩЕНИЕ
Играю на гитаре. Долго смотрит. Видимо, ему кажется, что играть — простое дело.
— Пап, дай я…
Даю ему гитару. Трогает струны, прислушивается. И возвращает гитару мне.
— Я не уме-ею…
Смущенно так.
ТОЧНОЕ СРАВНЕНИЕ
Вдоль Большой набережной отцветают осины. На асфальт падают сережки, прямо к нашим ногам.
— Папа, смотри, как похожи на гусениц.
Очень точное сравнение.
МАМИНА ОПЛОШНОСТЬ
Мать вышла из кухни и машинально погасила там свет.
— Что же ты свет выключила? — закричал в темноте Максим.
— А что такого? — отозвалась Люда.
— Да здесь же… ребенок! — сказал сын.
СЕРЬЕЗНЫЙ РАЗГОВОР
Не хочет ходить в детский сад. То и дело просит со слезами:
— Папа, не води меня туда! Папа!..
Расставаться с ним в детском саду — мука. Отдираешь его от себя. Плачет навзрыд. «Зачем же ты оставляешь меня здесь?!»
И вот снова.
— Не води меня в детсад!..
Слушая его, вспоминаю, как ему даже конфетки горькими были в детсаде. И объясняю, как взрослому:
— Мальчик, я не могу быть с тобой дома, хотя очень бы хотел. Я должен работать. Ты же любишь книжки, игрушки, ты любишь кататься на трамвайчике… Если я не буду работать, у тебя этого ничего не будет… Ты поговори с мамой. Пусть она побудет с тобой дома. Хоть немножко…
— Ты сам с ней поговори, — просит Максим.
— Почему?.. Ты и поговори, — советую я.
— Но ведь, папа… папа, она же меня не поймет, — срывающимся голосом отвечает Максим и разводит руками.
ЧТОБ ВСЕ ЛЮДИ ЖИЛИ И ЖИЛИ!
Принес ему книжку З. Александровой «Гибель Чапаева». Героя гражданской войны он давно знает из моих рассказов. Мы играем с ним «в Чапаева»: он, конечно, — Чапаев, я — Петька. Ползаем по полу, стреляем. Он то и дело восклицает: «Красиво идут, черти!.. Врешь, не возьмешь! Чапай никогда не отступал!»
Новую книжку читаем раз пять подряд. Попутно спрашивает: что за Урал-река? Почему Чапаев сказал — скрывайся на том берегу? Почему его убили? Почему его искали?
На все отвечаю. Молчит. Потом говорит:
— Папа, зачем говорить о гибели Чапаева?
— А почему же не говорить? Он же и правда погиб.
Тогда Максим — будто все уже давно обдумал:
— Надо, чтоб все люди жили и жили… И Чапаев тоже чтоб жил и жил!..
Часа через полтора ложимся спать. Пою ему лермонтовскую казачью колыбельную. Тяжело вздыхает:
— Папочка, как мне жаль Чапаева!..
КОГДА НЕ СПИТСЯ
Лежим. Все не засыпает. Пою тихо-тихо:
Провожать тебя я выйду,
Ты махнешь рукой…
Сколько горьких слез украдкой
Я в ту ночь пролью…
— Папа, а что такое «горьких слез украдкой»?
— Сын уйдет на войну, а мама его будет плакать одна, чтоб никто-никто не видел ее слез… чтоб другим не грустно было…
— Значит, когда я уйду в офицеры (Максим последнее время только и говорит об этом), моя мама тоже будет плакать?
— Может быть…
После паузы:
— Папа, ты скажи ей, что войны никогда не будет. Война есть только на картинках. Да вот в книжке про Чапаева…
Дай-то бог, думаю. Пою тихо-тихо:
Спи, пока забот не знаешь,
Баюшки-баю…
ИСТОРИЯ СО СТРИЖКОЙ
Совсем маленькому Максиму делали уколы. Было, конечно, больно, и уже одно напоминание, что придет доктор, тетя в белом халате, вызывало у Максима страх. Доктора он увидел и в парикмахере. И не садился в кресло. Не давался стричься. Ни в какую. Целая канитель. Да еще с ревом.
Как же его стричь?
…Гуляем… Любимое занятие на прогулках — кататься на трамвае или автобусе.
Идем с ним к трамвайной остановке. По пути столбы и стены оклеены объявлениями об обмене квартир, о продаже сервантов, кресел и т. п.
Мне в голову приходит занятная мысль. На одном из столбов громко — чтоб Максим слышал — «читаю»: «Объявление. Мальчикам и девочкам, которые не ходят в парикмахерскую, запрещается кататься на трамваях и автобусах. Инспекция». Подходим к другому столбу — «чтение» в этом же духе. Фантазирую, а сам наблюдаю за Максимом.
Поворачиваем на улицу Свободы. Равняемся с парикмахерской. Вдруг Максим тянет меня туда, в парикмахерскую. Входим. Идет к гардеробу. Раздевается. В салоне спокойно садится в кресло.
Все идет как надо.
Выходим из парикмахерской.
— Папа, теперь мне разрешается кататься на трамвайчике?
— Конечно, — говорю. — Теперь можно, сынок!
И счастливые спешим на трамвай.
НАЧАЛО РАССКАЗОВ
Начинает рассказывать что-нибудь.
— Когда я был маленьким… Папа, ты помнишь?..
КАК ЕХАТЬ В ЛУКИНО
— Папа, я уезжаю.
— Куда?
— В Лукино.
— Хорошо. Как же ты будешь ехать?
— Сначала я поеду на автобусе. Затем в метро. Затем на электричке, а потом пешком… Вот! — и сам доволен.
— А обратно как будешь ехать?
— Обратно?.. Пешком на станцию. Сяду в электричку. Потом в метро. А потом на автобусе. От метро «Еропорт».
Все правильно.
ПО-СОЛДАТСКИ
Не хочет одеваться.
