Один из секундантов «синего костюма» сунул басисту комок денежных знаков и что-то сказал. Тот, подобострастно изогнувшись и приставив ладонь к уху, как это делают не слепые, а глухие, внимательно выслушал заказ.
После короткого совещания оркестр заиграл нечто невообразимое: гитара издавала какие-то мяукающие звуки, синтезатор умело ей вторил, и хотелось, схватив ритуальный бубен, пойти вприсядку вокруг чума.
Танцевать под эту музыку с партнершей можно было только будучи сильно пьяным, а южане, плотно обхватившие перекисноводородных красоток, настоящей формы еще не набрали. Поэтому, потоптавшись по инерции еще пару тактов, они отошли в сторону и заказали «Тбилисо». Почти сразу же басист еще раз сбегал к апологетам таежной музыки и, получив комок и пожелание «нанайскую», прервал «Тбилисо» на самом интересном месте.
Далее события развивались во все убыстряющемся темпе. «Нанайскую» сменяла «Тбилисо», «Тбилисо» — «нанайская».
Один из приближенных унтоногого встал рядом с оркестром (большим комком денег) и все время отщипывал от него порции, тут же перебиваемые южанами таким образом, что пока половина музыкантов еще доигрывала «Тбилисо», другая половина уже распрягалась в нанайской теме и наоборот.
Оркестр вошел во вкус, и с каждым новым заходом нанайская звучала все увесистее, хотя ясно было с самого начала, что топографов удовлетворило бы любое качество, лишь бы не слышать «Тбилисо»-
Музыканты разгорячились и, похоже, начали прозревал один за другим, — а еще говорят, что чудес не бывает.
А потом случилось невероятное: у сынов юга вроде бы кончились деньги, они отказались от борьбы, и впервые за сегодняшний вечер «нанайскую» доиграли до конца, хотя конец и не отличался ничем от начала или середины.
Представитель геологов сходил за новым комком и, чтобы не рисковать, заказал «нанайскую» семь раз подряд. К этому моменту весь зал, закатив глаза от шампанского, раскачивался из стороны в сторону, включая и любителей «Тбилисо».
Тут-то и появился вежливый милиционер, пожелавший узнать, что тут происходит, и обратился с этим вопросом к виновникам таежного торжества.
— Володь! Пойди выясни, — сказал главшпан одному из своих, и тот дал милиционеру увести себя в неприметную дверь в дальнем конце зала.
Весь кабак праздновал падение наглых пришельцев. Грузины (им уже прислали деньги из дома) тотчас же заказали «Тбилисо», «Сулико», «Лезгинку», «Кабардинку», «Грузинку» и грудинку и лихо плясали все это парами и сольно. К ним радостно присоединились остальные посетители.
Веселье длилось не очень долго. Минут через пять в зал на стуле въехал Володя, и в леденящей тишине прозвучал его звонкий, окрепший на таежных просторах голос: «Нанайскую!»
Жизнерадостный басист-руководитель уже не просто играл, он пел сложнейшую национальную мелодию с уместным использованием горлового пения и имитацией крика диких нанайских зайцев. Не обделила все-таки природа слепых другими талантами…
Тут мои воспоминания прервал Лешка, сунувший мне под нос для ознакомления свой листок с чертиками. Я честно подрисовал туда еще одного и вернул.
— Полностью согласен, — сказал Лешка, — но есть некоторые нюансы.
Басист выглядел почти точно так же, как и в нанайскую эпопею, только волосы немного отрастил да был без темных очков. Видимо, те бешеные геолого-кавказские деньги, которые он заработал тогда за каких-то полтора часа, позволили ему сделать дорогостоящую глазную операцию где-нибудь в Лондоне или Кейптауне, возглавить коллектив зрячих музыкантов и поглядывать теперь орлом то на комиссию, то на часы.
За неполных четыре песни комиссия полностью очистила подарочный стол, а дозаказывать за свои деньги не позволяла профессиональная этика, что ж, пора было закрывать лавочку.
Григорий Михайлович Шлагбаум жестом остановил музыку.
— Ну, достаточно пока. Какие будут мнения, товарищи? И, вспомнив марочный армянский коньяк, добавил:
— По-моему, убедительно.
Комиссия закивала, но Трофим Николаевич Лукомцев, человек опытный, наевший живот не на одном поколении ресторанных исполнителей, встал и, достаточно сурово глядя на уже начавших было улыбаться музыкантов, сказал:
— Есть несколько замечаний.
Трофим Лукомцев был бойцом 1-й Конной, точнее ветеринаром, почетным пожарником, а нынче заместителем директора по организационной части. Кроме того пожилым и почти совершенно глухим человеком, но замечания высказывал каждый раз, чтоб служба медом не казалась и для подготовки почвы для следующих прослушиваний.
Из музыкантской культуры он знал только слово «фортепиано», делил его на две равные части и довольно сносно ими оперировал.
— У меня пожелание к вашему органисту, — сказал Трофим, поглядывая на своих неряшливых и каких-то уж особенно уродливых чертиков. — На вашем месте во 2-ой композиции, где-нибудь в 16-м такте, я бы все-таки сыграл эдак, знаете, «форте», а вот уж в 3-ей, после 20-го такта, там, пожалуйте, «пьяно»!
Гитаристы начали в ужасе озираться в поисках органа, которого в их составе не было.
Лукомцев, рассердившись, повысил голос:
— Ну, что вы молчите, я же к вам обращаюсь, — почти крикнул он не обращавшему никакого внимания на происходящее бармену, красивую кофейную машину которого он принял за электрический орган, а спокойные движения по протиранию стаканов за искрометные клавишные пассажи.
Гитаристы, еще не пришедшие в себя попытались было что-то сказать:
— А мы… а у нас орга-а…
И вот эта последняя «а» получилась какой-то сдавленной, потому что глазастый басист ухитрился одновременно наступить им на ногу.
— Я ему, Трофим Николаевич, сам все время это говорю. Он у нас такой болван непонятливый. Разберемся, в крайнем случае, уволим.
— Ну, зачем же так круто, — смягчился Трофим, — парень-то способный. А в общем и целом прилично.
— Я вот тут вам пакетик собрал на дорожку, — сказал басист.
— Достойная программа, — сказал Лешка.
— Желаю творческих успехов, — сказал Гришка.
— Растет молодежь, — сказал Трофим Николаевич Лукомцев.
— Ах вы, мерзкие твари, слякоть отвратная, — сказал я шепотом.
— А ну, пошли все к чертовой матери, убраться не дадуть, — сказала уборщица с ведром, — и ходють, и ходють, и топчуть, а некоторые напокупляют машин и на них ездивают.
Бой с пьянством
Раз пасмурным утром
С отравленным нутром,
Разбужен трубой боевой,
Поднявшись с постели,
В начале недели
Я вдруг объявил пьянству бой.
И бой принимая,
Оно собирает
Своих новобранцев в полки.
Надели пилотки
Ликеры и водки
И силы у них велики.
Но я в окруженьи
И в изнеможеньи
Все ж крепость свою не сдаю.
И, может быть, странно,
Но крепче нарзана
В осаде напитков не пью.
Упорно хотели
Меня «Ркацители»
Настроить на алкоголизм,
Но старый рубака,
Я поднял в атаку
Охоту и водный туризм.
Из одеколона
Мне пьянство заслоны
Пыталось выстраивать в ряд.
Я от политуры
Отбился брошюрой,
Что спирт — это в сущности яд.
Набрав быстро форму,
Я трезвость как норму
В своем поведеньи избрал,
Как трезвенник пылкий,
Я даже бутылки
Все те, что купил, уже сдал.
Как все дуэлянты
Я пил только фанту,
Чем вызвал у пьянства испуг,
Но зная законы,
Оно павильоны
Для пива воздвигло вокруг.
Запретным ударом
Оно «Солнцедаром»
Пыталось свалить меня с ног,
Считая потери,
Ломилось мне в двери,
Но я не пустил на порог.
В гранаты из виски
И в мины из «Плиски»
Уж вставлен был пьянством запал,
Но выстрелом гулким
Лесные прогулки
Себе я в актив записал.
А пьянство ретиво
Армянским разливом
Пыталось меня доконать,
Пустилось, к примеру,
На крайнюю меру,
Чтоб после семи продавать.
На хитрость пускалось
И маскировалось
Стаканом воды на жаре,
То другом по школе,
То силою воли,
То свадьбой в соседском дворе.
И в маски рядилось
И тем становилось,
К чему я давно уж привык:
То сладкой наливкой,
То винной подливкой,
То рюмкой КВ под шашлык.
Оно крыло матом,
Но я был солдатом,
Ему это не помогло,
И пьянство со стоном,
Дыхнув самогоном,
На бранное поле легло.
Мне, правда, не дали
За подвиг регалий,
Не дали медаль — ну и пусть!
С друзьями подъеду
Отметить победу
И там почти точно напьюсь.
КРЕПЧЕ ЗА ШОФЁРКУ ДЕРЖИСЬ, БАРАН
