куда следует. Явилось немаленькое церковное начальство (троицкий протопоп Семенов) и учинило разнос всем троим участникам научной дискуссии. Потом протопоп потребовал объяснений. Отец Герасим Титов выбрал самую верную линию поведения, то есть, говоря по-современному, ушел в глухую несознанку: сам он ничего не видел и не слышал (что было вообще-то правдой), ну разве что предположил, что буянит именно черт, но что в этом преступного? Псаломщик тоже держался благоразумно: по его глубокому убеждению, там и впрямь была кикимора, а не черт, а больше он знать ничего не знает, в жизни ничего не слышал. Самым то ли глупым, то ли неосторожным оказался дьякон Федосеев, бухнувший протопопу:
– И говорила еще та кикимора: «Петербургу быть пусту!»
Вот тут и закрутилось… Сначала по сигналу протопопа делом занялся Святейший синод. Псаломщик и там держался смирной овечкой. Пономарь Дмитрий Матвеев показал: «Сего декабря десятого числа пред утренею, когда пришед он в церковь, и в то время из караульных солдат часовой Федор Данилов сказывал ему, что сего декабря против девятого числа пополуночи в первом часу был стук на колокольных лестницах, якобы кто бегал. А по слышании тех речей он, Дмитрий, пошел на колокольню благовестить к заутреней и в то время осмотрел он, что лестница-стремянка, с которою ходят осматривать колокола, лежит на земле; также канат порозжей (свободный. – А. Б.), который положен был на месте, перенесен на другое место, и веревка, которая была спущена для благовеста, с нижнего конца на трапезе на перекладине обернута вчетверо, а наперед того тому недели с три в трапезе при часовых солдатах, а именами не знает, был великий же стук, и часовой солдат да псаломщик Иван Максимов тот стук, якобы кто упал, слышали, и девятого числа при отпуске утрени в той церкви попу Герасиму Титову сказывали».
Вот тут уж вмешалась Тайная канцелярия, к подобным пророчествам относившаяся крайне неодобрительно. Решено было, что отец Герасим и уж тем более солдат Данилов, который ни с кем ни о каких кикиморах и черных пророчествах не говорил, тут ни при чем. А вот псаломщика с дьяконом препроводили в зловещую Петропавловскую крепость.
Там уже сидел интересный человек – Питер Вилькин, чистокровный швед и бывший солдат, попавший в русский плен пятнадцать лет назад, да так в России и прижившийся. Настолько, что выбился в целовальники «казенного питейного дома», сиречь кабака, – в те времена должность весьма ответственная, поскольку питейные дома приносили казне немалый доход. Именно там, смело можно сказать, на рабочем месте, он и погорел. Опохмеляясь утром с собутыльниками после доброй вчерашней пьянки, взялся ни с того ни с сего предсказывать судьбу. Одному из сокомпанейцев по застолью напророчил, что тот, если не умрет через три года, будет жить долго. На резонный вопрос, откуда у него талант прорицателя, швед отвечал: «Который человек родился на Рождество Христово или на Пасху в полуночи и тот, как вырастет, может видеть диавола и станет признавать, сколько кому лет жить, сам я, например, проживу лет с десять».
Все бы на том и обошлось, но – «Остапа понесло». Вилькин заявил, что и Его Императорское Величество, если вновь заболеет той же болезнью, что четыре года назад, то трех лет не проживет.
За подобные откровения в те незатейливые времена спускали шкуру отнюдь не в переносном смысле слова. Вмиг протрезвевшие собутыльники похватали шапки и разбежались. Один из них терзался два дня и наконец подумал: пора сдаваться с доносом куда следует, пока не опередил кто-нибудь другой, – в этом случае сядут все, и не просто сядут… Ну и сдался. Вилькина свели в Петропавловку.
Вся троица просидела под замком три месяца. Пытать их не пытали – что по тому времени да по такому делу выглядит непонятным, запредельным гуманизмом. Однако расспрашивали много и строго. Швед, что называется, включил дурочку: колотя себя в грудь, Богом клялся, что сам ничего не выдумывал и ничего такого не умеет, а о том, что государю жить не более трех лет, как-то беседовали при нем доктора-немцы Раткин и Гейн.
Чтобы сделать очную ставку, стали со всем усердием искать названных докторов. Раткина притянуть к следствию не представлялось возможным: он несколько лет назад по совершеннейшей дряхлости был уволен и отпущен на родину, и где сейчас обретался, если вообще был жив, неизвестно. Поди сыщи его, если больших и маленьких германских государств тогда насчитывалось примерно триста пятьдесят, тут любая разведка тихо тронется умом…
Гейна нашли в Москве, но он лежал при смерти и на вопросы отвечать был не в состоянии. Что до собутыльников, твердил хитрый швед, они оговаривают по злобе – не налил им бесплатно казенной водки.
Почему его не пытали, мне решительно непонятно, в те времена пытка была столь же непременной принадлежностью допроса, как позже – казенные бланки и авторучка. Но не пытали вот…
Параллельно трясли душу из псаломщика с дьяконом – тоже без пыток почему-то. Псаломщик держался прежней линии: стук он слышал, кикиморы не видел, лишь предполагал, что это она шкодила, а никаких таких ее пророчеств никому не пересказывал. Дьякон оказался глупее: говорил, что о пророчестве с народом говорил, но исключительно «но простоте своей», а под словами «Петербургу быть пусту» имел в виду совсем другое – не исключено, что вскоре государь с придворными поедут в Москву, и без них Петербург в самом деле некоторым образом пустеет.
В конце концов псаломщика выпустили, а дела двух других незадачливых прорицателей отправили для решения самому Петру. Государь, по своему обыкновению, гуманизмом не маялся.
«Иноземца Питера Вилькина за то, что при других словах говорил про Его Императорское Величество: ему-де более трех лет не пережить, и за те слова непотребныя учинить наказанье: бить батоги нещадно и отпустить с запискою: бит нещадно и освобожден по Всемилостивейшему указу».
Вообще-то по тем временам (да вдобавок зная нрав Петра) Вилькин отделался легким испугом – могло обернуться и гораздо хуже. С дьяконом так и случилось.
«А дьякона Троицкаго собора Шедосьева, за непристойныя слова: “пустеть С.-Питербурху” послать на три года в каторжную работу, чтоб, на то смотря, впредь другим таких непотребных слов говорить было неповадно».
И вот что интересно… Сейчас уже не доискаться, что случилось с тем музыкантом, которому швед определил не более трех лет жизни, – будучи персоной чересчур мелкой, ресторанный лабух упоминания в исторических документах не удостоился. Но вот что до Петра – предсказание шведа оказалось удивительно точным. Сделал его Вилькин в январе 1723 года, а через два года
