Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века

С парадного крыльца в господский дом Сергея не пустили, как видно, не тот респект, а с чёрного хода провели на кухню, куда к нему, крестьянскому пареньку, и вышел барин. Там, на кухне, Есенин и раскрыл перед знаменитым поэтом свою тетрадку, там

Блок и прочитал его стихи, там и понял, что в России явилось ещё одно самобытное, свежее поэтическое дарование.

Там же на кухне хозяин, впрямь добрый, накормил проголодавшегося с дороги гостя, подписал ему книгу своих стихов, а также снабдил рекомендательными записками: к Сергею Городецкому – молодому, но уже известному поэту, а ещё к Мурашову – одному из столичных редакторов. С этого момента перед Есениным распахнулись двери всех литературных гостиных, салонов и журналов Петрограда. Успех был неотвратим. Навестив двумя месяцами позднее родное Константиново, молодой поэт уже был полон предощущением близкой славы:

Корову Есенин считал символом России. Почему корову, а не лошадь? Лошадь дорога была, не каждой крестьянской семье по карману. А корова спасала. В голодный год, когда в избе ни крошки хлеба, ни щепотки муки, подоят корову утром, подоят в полдень, подоят вечером, попьют молочка и живы до первых урожаев.

Осенью 1915-го молодой поэт вернулся из Константинова в Петроград. На него была мода. Кто-то впрямь чувствовал его талант, кто-то видел в нём колоритную диковинку из Российского захолустья. Иные искренне восторгались стихами Есенина, а другие снисходительно похлопывали по плечу, презирая за дурно пахнущие подробности крестьянского быта, местные словечки и шероховатый стиль.

Говорить связно на теоретические и культурного плана темы Сергей не умел. Слишком уж коряво, косноязычно это у него выходило. Вот почему его ранние попытки включиться в салонные споры только вызывали улыбку присутствующих. Сам же Есенин шёл через всё это, как бы ничего не замечая и ничему не предавая значения – ни восторгам, ни насмешкам. Спокойно, дружелюбно, предупредительно. И в этом сказывались его природный ум и мужицкая смекалка.

Поначалу молодым дарованием руководил Городецкий, не замедливший включить Есенина в свою группу крестьянских поэтов «Краса». В неё также входили Сергей Клычков и Александр Ширяевец. Верховодили в «Красе» Городецкий и Ремизов. Интерес к старине, к народным песням, былинам и частушкам был, однако, скорее программой, чем внутренней потребностью этой группы.

Но не только Городецкого привлекал в ту пору поэтический дар Есенина, его талант редкой чистоты и непосредственности. Один из наиболее значительных деревенских поэтов того времени Николай Клюев вскоре оттёр довольно известного автора «Яри» и стал единоличным наставником Есенина, можно сказать, впился в него.

Внешне елейно-приторный и притворно-ласковый, Клюев по своей сути был хитёр, цепок и даже хищен. Называл Сергея «жавороночком», ревниво отпугивал и отгонял от него «интеллигентов», которые, дескать, могут только помешать его росту. Старался и Есенину привить своё ханжеское лицемерие, как единственный, по его мнению, способ выжить поэту из народа.

Будучи старше и опытнее Сергея, легко сумел взять над ним власть. Сопротивляясь этой власти внутренне, но, ещё не умея от неё освободиться, молодой поэт временами ощущал к своему опекуну что-то похожее на ненависть. Однажды некая девушка из публики после очередного выступления спросила у Есенина, кем доводится ему Клюев – «родственник или земляк»? Сергей с осторожностью огляделся – не рядом ли Николай Алексеевич, и доверительно сообщил: «Вроде дядьки… приставлен ко мне».

Воспитанный Соловецкими старцами в строгих патриархальных правилах, Клюев почитал город рассадником разврата и старался Есенину внушать подобное отношение, видя в нём ещё одного крестьянского поэта. А был ли сам Николай Алексеевич таковым? Сын жандармского унтер-офицера, переквалифицировавшегося в сидельца в винной лавке, Клюев хоть и родился в деревне Каштуги, но уже в двенадцатилетнем возрасте переехал вместе с семьёй в уездный город Вытегру. Да и дед его по отцовской линии тоже не крестьянским трудом жил, не от щедрости земли питался, а водил по ярмаркам медведя-плясуна, собирая медяки доброхотные с весёлой да разгульной толпы.

Посылая же свои стихи в столичные журналы, поэт называл себя «олонецким крестьянином», что нужно понимать скорее как ловкий рекламный ход, а не как человеческую и мировоззренческую суть Николая Алексеевича. Крестьянского в Клюеве не было ничего. Кроме, разве что, манеры одеваться. И впоследствии вся деревенская жизнь Николая Алексеевича заключалась только в «избяной» обстановке его петербургской квартиры.

Да и вообще существовала ли когда-либо крестьянская поэзия? Все поэты, которых принято считать её основоположниками, были городскими жителями: Алексей Васильевич Кольцов и Иван Савич Никитин – коренные воронежцы, а Иван Захарович Суриков – уже в восьмилетнем возрасте был перевезён в Москву. Более того, названные поэты не только сами никогда не крестьянствовали, но уже и отцы их были далеки от крестьянского труда и промышляли торговлей.

Однако, если у этих трёх поэтов хотя бы тематически присутствуют стихи о крестьянской работе: землепашестве, косьбе, то клюевское стихотворение «Пахарь» уже чистая аллегория, в которой он грозится всех врагов своих повыдергать с корнем. У Есенина же стихи, посвящённые труду крестьян, и вовсе отсутствуют. Да он, похоже, никогда и не мыслил себя узко «крестьянским поэтом», но стремился соответствовать своему высокому призванию ни однобоко, отчасти, а вполне, без ведомственных или сословных ограничений. Заметим, что и его отец был далёк от земли, а потом своим поливал разве что мясной прилавок в московском магазине.

Если подходить к понятию «крестьянский поэт» с точки зрения полноты отражения деревенской жизни, то более «крестьянского» поэта, чем дворянин и столичный житель Николай Алексеевич Некрасов, не было у нас и не будет. Людям же, действительно работающим на земле, вряд ли когда-либо приходило на ум сочинять стихи. Разве только баловства ради – что-нибудь несерьёзное, вроде частушек.