Существует даже чемпион, дольше всех простоявший на маленькой площадке на конце сколько-то-там-метрового шеста.
Это кажется смехотворным. Я мог бы назвать еще сотни, тысячи всевозможных чемпионов, президентов, генеральных секретарей.
Но мне от этого не смешно. Можно сказать, что каждый человек полон чувства собственного достоинства, но оно чаще всего проявляется в том, что он считает себя выше соседей. Это чуть ли не жизненная необходимость.
В деревне тоже есть такие, у кого самые лучшие быки или самая лучшая пшеница, кто может провести плугом самую ровную борозду.
Но если человек не находит в себе превосходства ни в чем, он может купить кошку, собаку, канарейку, какаду — короче, любое животное с прекрасной родословной и официально выставлять его на одной из многочисленных выставок, где награждают золотыми, серебряными и бронзовыми медалями так же, как награждают спортсменов или королев красоты.
У женщин тоже есть жажда превосходства: одна варит непревзойденный суп с цветной капустой, другая мастерски тушит рагу, у третьей прямой нос или голубые глаза.
К подобным демонстрациям прибегают, чтобы утешить себя. Никому неохота быть посредственностью, серой лошадкой.
В этом нет ничего комического. А когда вспомнишь о тех, кто проигрывает на общенациональных выборах, кто не получает наград на конкурсах датских догов или певчих канареек, то тут уже попахивает чуть ли не трагедией.
Они — никто. Несмотря на все свои старания, они — бесцветные существа, недостойные внимания общества.
Сограждане не узнают их на улицах. И в довершение всего в разнообразнейших ассоциациях, на бесчисленных соревнованиях и чемпионатах они осуждены на роль зрителей, роль неудачливых конкурентов. Они — ничтожества, составляющие то, что пренебрежительно называют массами. (Телки, по выражению одного президента республики.)
Однако почти все, кто составляет массы, становятся сперва недовольными, потом озлобленными.
30 ноября 1974
Я вынужден совершить публичное покаяние, верней, обратить на себя смех, который вчера вызывали у меня все эти президенты и чемпионы, а также жажда превосходства, снедающая большинство людей.
Я забыл, что являюсь бельгийским и американским академиком. Естественно, нога моя не ступала в Бельгийскую Академию, за исключением того дня, когда меня возводили в этот сан; то же с Американской Академией: диплом мне вручили в посольстве США в Берне.
У этих академий нет ни мундиров с шитьем, ни треуголок. Звания эти, как правило, не пишут на визитных карточках, ими не маркируют почтовую бумагу.
Я также стал без всяких, разумеется, стараний и домогательств с моей стороны доктором honoris causa[67] университета в моем родном городе Льеже и Падуанского университета, одного из старейших в Италии. Я ведь тоже, как утверждаю в заглавии первого тома воспоминаний, человек как все!
Почему же должно быть иначе?
Ежегодно ЮНЕСКО публикует в одном из своих бюллетеней список авторов, которых больше всего переводили в истекшем году на другие языки, и приводит количество переводов на каждого.
Я в этом списке шел после Библии, Ленина и Жюля Верна. Что я могу сказать? Я счастлив. И не потому, что это такая уж честь. Нет, я говорю себе, что, видимо, герои моих романов действительно жизненны, раз их признают в Токио и в Нью-Йорке, в Буэнос-Айресе и на Цейлоне.
С тех пор как я не пишу романов, за мною больше не следит недреманное око прессы и заграничных агентств, которые посылают авторам все статьи, где они упоминаются. Стало быть, я не знаю, на каком месте стою сейчас среди наиболее переводимых писателей.
Стал бы я задирать нос? Не думаю: я ведь не добивался никаких почестей, этих игрушек людей моего возраста.
В одном из предыдущих томов я посвятил много места теме отношения младших поколений к старшим. Не помню в точности, что я говорил, но в качестве примера привел моих детей, и, если память мне не изменяет, из надиктованного мною следует, что меня несколько разочаровало их отдаление от меня.
Я был не прав. В эти несколько месяцев все четверо по отдельности, причем не намеренно, доказали мне это; более того, я почувствовал, что трое, живущие отдельно, питают ко мне горячую любовь и по-настоящему доверяют. Даже Пьер, который имеет обыкновение противоречить всем на свете, начиная с учителей, все больше и больше интересуется моей жизнью и, возможно, сохранит обо мне несколько идеализированное представление.
Не стоит рубить сплеча. Не стоит всему противоречить a priori[68]. И лучше, если я не буду создавать теорий, что со мной иногда бывает.
Я отнюдь не мыслитель. И не учитель жизни. Только сегодня я осознал, что я всего лишь внимающий.
А внимающие молчат.
Но это не помешает мне (тут я просто бессилен) продолжать диктовать все, что приходит мне в голову, избавляя тем самым себя от необходимости стучать на машинке в течение нескольких дней, а то и месяцев.
8 декабря 1974
Если не ошибаюсь, первый день рождественского поста. В детстве, особенно когда я прислуживал на шестичасовой мессе в Баварской больнице[69], а по воскресеньям и на двух — в шесть и в восемь утра, — между которыми давали яйца всмятку, время перед пасхой и рождеством было для меня очень знаменательно: в эти дни тщательно соблюдали старинную литургию, а я облачался в стихарь из трехсотлетних кружев, который две монашенки подавали мне с такой осторожностью, словно он был стеклянный.
Вчера я выступал по одной из французских провинциальных радиостанций. Каждую субботу там кто-нибудь, заранее не знаешь кто, комментирует события дня.
Как всегда, вопреки своим благим намерениям я доставил себе удовольствие и говорил все, что у меня на душе. Кое-кого это раздражит: наших правителей, от самых высоких до самых маленьких, от президента до субпрефекта, а также банкиров и крупных дельцов я сравнил с призраками.
Убежден, что теми, кого считают нашими правителями, на самом деле управляют люди, чьих имен мы почти никогда не знаем. Места правителей заняли транснациональные корпорации, а их хозяева предпочитают оставаться за кулисами. О них говорят очень редко.
Но я отнюдь не экономист, не психолог: я не кончал ни Национальной школы управления, ни Школы политических наук, ни университета. Я бросил коллеж в пятнадцать с половиной лет.
И все-таки, когда мне случается, как вчера, выпустить пар, на следующий день я чувствую себя чуточку скверно, словно влез не в свое дело.
Действительно, это не мое дело. Очень красиво говорится, будто в большинстве стран сейчас демократия, но человек с улицы, каковым я являюсь, не имеет права выбора. Конечно, он периодически опускает в урну бюллетень. Но чего стоит этот бюллетень?
