Сегодняшний кинематограф — как и все прочие искусства — слишком озабочен побочными обстоятельствами. Но если другие искусства выдерживают такую озабоченность и появляются тонны коммерческой литературы и квадратные километры салонной живописи, и гигабайты легкой музыки — кинематографу вся эта мелочность противопоказана наотрез. Он может быть либо великим, либо никаким. Потому что потратить двести миллионов и заставить работать пять тысяч человек может только сверхидея.
Которой нет. Вследствие чего мы и наблюдаем катастрофическое падение планки. Кино может быть великим, если берется за великие образцы, но немедленно становится смешным и жалким, когда рассказывает пустяковые сказки, в которые не верит само.
Отсюда мораль: оно возродится, когда появится еще хоть одна всемирная утопия. Раз в столетие это бывает почти наверняка — и тогда мы опять увидим фильмы, сравнимые с шедеврами золотого века. Потому что снимать кино о невеликом — все равно что жарить суп на молнии, забивать гвозди микроскопами, укрываться знаменем.
Впрочем, есть выход. Если взрослые не верят в универсальные лозунги и рецепты спасения, существует категория населения, которая готова поверить в утопию и всерьез воспринять происходящее на белом полотнище. Это дети, и я многократно в этом убедился на том же самом артековском фестивале, где на самом плохоньком фильмеце происходят бурные аплодисменты, дикий хохот, искренние слезы и оглушительное приветственное орание.
Они еще верят, что кино знает окончательную истину. Не может не знать — ведь оно столько всего может!
Так что возрождение его начнется — и уже идет — через детскую сказку. Пока остальное человечество не продвинется настолько, что станет как дети. Тогда и будут ему шедевры, а до этих пор пусть смотрит хиты.
№ 6(562), 18 февраля 2008 года
Вопрос сейчас уже не в том, быть или не быть международному осуждению, всякого рода санкциям и прочим разборкам. Что сделано — то сделано: оценивать свершившийся факт по горячим следам не имеет смысла.
Некоторые полагают, что изоляция вообще России на благо: наконец займется собственными дураками и дорогами.
Но именно теперь, когда Россия вернула себе право называться грозным медведем, добившись этого то ли повторением чужих ошибок (как считают одни), то ли властной защитой своих интересов (как полагают другие), то ли альтруистической готовностью спасать соседей от геноцида (как утверждают третьи), особенно важен вопрос о хороших манерах. О тех манерах, которые во многом обеспечивают сверхдержаве правильный имидж, самоуважение и почтение соседей. Дело, видите ли, в том, что даже «во дворе, где каждый вечер все играла радиола», в короли просто так никого не производили. Окуджава описывает в автобиографической прозе — в «Похождениях секретного баптиста», например, или в неопубликованном пока «Моем Арбате» — несколько типов таких королей, и авторитет у них был разный. Есть, например, Витька: он зовет сына врагов народа «наш троцкист», а Моньку — «наш жид» и сам при случае дает им здорового щелбана, но не дает их обижать обитателям соседних дворов. А есть Ленька Гаврилов, прототип Леньки Королева, который проявляет в общении с девочками романтическую галантность, умеет утешить сына врагов народа, а местного клеветника и доносчика ставит на место, не трогая пальцем. И Витьку боятся, а Леньку боготворят. Хотя дворы свои «держат» оба. Просто у них разные дворы. И когда начинается война, Витька прячется за бронь, а Ленька уходит на фронт и гибнет.
Король должен уметь себя вести. Он может, конечно, действовать, как типичная дворовая шпана — наглая, храбрая и ничем не брезгующая. А может одним ненавязчивым словом внушить своему воинству боевой дух, заставить противника уважать себя не за наглость, а за справедливость, может, наконец, привлекать сердца, а не только запугивать — и такая власть, как показывает опыт, всегда крепче, потому что человек не сводится к члену и желудку. У него и совесть кое-какая имеется, и эстетическое чувство… Поэтому, если мы хотим быть сверхдержавой, достаточно соблюдать несколько нехитрых принципов.
Во-первых, надо немедленно прекратить муссировать тему съеденного галстука, а также прочих физических недостатков и психосоматических проблем Михаила Саакашвили. Он очень плохой политик и совершенно безнравственный человек. Доказательств этого факта мы получили достаточно. Но сверхдержава не шпана, и журналисты, создающие ее имидж как для внешнего, так и для внутреннего потребления, не имеют никакого права отождествлять ее с блататой. Нужно раз и навсегда оставить грубые выпады по поводу чужой внешности, болезней, привычек и манер. Нужно перестать пошло острить насчет панического бегства и бездарности грузинской армии. Если у нас был такой слабый и смешной враг, наша победа теряет в цене. Нужно перестать хамить, потому что хамят слабаки. Сильные презирают, это выглядит иначе. Во-вторых, нужно перестать врать. Недавно одна крупная газета опубликовала снимок, на котором Виктор Ющенко вручает Полу Маккартни рубашку с надписью «Д'якую тоби, Боже, шо я не москаль». В Интернете легко найти оригинал этой фотографии, где Ющенко вручает Маккартни обычную белую рубашку. Газета уличена, но не опровергает себя и не извиняется. Если же говорить о более общих случаях, врать не следует вообще. Не нужно преувеличивать цифры потерь — они и так достаточны; не нужно употреблять выражений вроде «грузины бежали лучше, чем на Олимпиаде», «грузины бежали так, что мелькали подошвы их супердорогих натовских ботинок» (последнее — из статьи одного бизнесмена в электронной деловой газете; не сочтите меня врагом России, но я в Штатах когда-то купил себе американские армейские ботинки, они удобны и прочны и стоят тридцать долларов. Если для автора это дорого, ему не следовало бы позиционировать себя как успешного бизнесмена). В-третьих, надо перестать подталкивать под руку свое правительство, потому что в сверхдержавах шпана не дает советов старейшинам. Шпана не должна кричать «На Тбилиси!», «На Севастополь!», «На Киев!». Подзуживать — нельзя. В сверхдержавах стратегические вопросы решаются властями и дружественными яйцеголовыми. Народ сверхдержавы доверяет своему лидеру. Он не учит его «сливать» или «дожимать». Он готов принимать любое его решение, потому что не считает себя умней его. А кричать «Я бы не потерпел!» можно во дворе, а не в сверхдержаве, ответственно выбирающей путь развития.
Большинство претензий интеллигенции к советской власти носило, как мы помним, стилистический характер. Именно эстетика в конечном итоге и погубила эту власть, поскольку, как заметил Андрей Синявский, «эстетические расхождения нагляднее и непримиримее идейных». Сверхдержавой называется не просто сильная страна, но страна, умеющая себя вести. Иногда это умение даже заменяет силу, тогда как его отсутствие способно любую силу свести на нет. Нам стоило бы об этом помнить, чтобы наша страна не выглядела такой же глупой и наглой, как некоторые из нас.
