Вербованными назывались люди, заключившие с государством договоры, по которым обязывались отработать на стройках несколько лет. В соответствии с договорами, им выплачивались «подъёмные» и стоимость проезда до места работы, но они лишались права на период, оговоренный в договоре, покидать стройки.
Как всегда, и Находка в этом не была исключением, огромные массы людей, зачастую, с малыми детьми, прибывали на новые, необустроенные, места, и им негде было жить и нечем было кормиться.
В Находке бараки для первых партий вербованных должны были построить пленные японцы. Но до расконвоирования японцы успели построить только один барак, а потом их подчинили гражданским прорабам. После чего заставить работать хотя бы одного японца стало невозможно. Они дожидались прибытия своего японского парохода, который пришел в начале весны 1950 года, и «жопаны», как их называли вербованные, благополучно отплыли в страну восходящего солнца.
Но, по-видимому, на бумагах бараки были построены, поэтому вербованных завозили тысячами. И они, оказавшись зимой под открытым небом, понимая, что в этом их спасение, безо всяких понуканий строили мало-мальски пригодное жильё.
А вот снабжение продовольствием катастрофически не налаживалось. Кроме хлеба, комбижира и дешевой водки, называемой «сучком», в магазинах ничего не было. Малочисленные местные жители давно продали приезжим все запасы картошки.
Люди начали голодать. Приезжающее на стройку порта Находка высокое начальство обещало исправить положение. Но перемен к лучшему не было.
Когда же начальство приезжало в следующий раз, его забрасывали кирпичами.
— Да они в таких тулупах, что их и кирпичом не прошибёшь! — кричали вербованные рабочие.
Начальство с позором покидало стройку, но положение, разумеется, не улучшалось. Люди начали опухать от голода. И Юра видел эти одутловатые, пепельные лица.
По сравнению с лицами вербованных даже измождённые лица заключённых выглядели намного жизнерадостнее. Да и само прозвище «вербованный» стало чем-то вроде клейма.
Немудрено, что пути веселой и жизнерадостной компании рано или поздно должны были пересечься с группой озлобленных, голодных людей.
Не прошло и пятнадцати минут, а избитый гармонист в одиночестве, бессвязно выкрикивая проклятия, бежал к дому От его некогда нарядной белоснежной рубашки уцелел только окровавленный воротник, плотно облегавший шею, а от прекрасного немецкого трофейного аккордеона на плечах гармониста висела измазанная грязью правая клавиатура.
Юра, возможно, и внимания не обратил бы на приезд новой партии вербованных. Что тут такого особенного — вербованные, как вербованные. Он и сам такой, раз его мама вербованная. Но это в том случае, если бы среди них не было её.
Казалось бы, какое дело пятикласснику, только начавшему смутно догадываться, что в отношениях между мужчиной и женщиной существует какая-то тайна, до взрослой женщины? Безусловно, никакого. Но Роза была сказочно красива броской цыганской красотою, и её красота полностью соответствовала образу Кармен, возникавшему у человека при знакомстве с той давней испанской историей.
При взгляде на неё Юра необъяснимо для себя робел, в его душе начиналось неведомое ранее смятение, и он тут же отводил смущённый взгляд.
И это происходило с ним впервые в его жизни.
Как большинство женщин авантюрного склада характера, Роза имела татуировку на кисти левой руки между указательным и большим пальцами, которую она пыталась вывести, изуродовав кожу кислотой. Татуировка явно свидетельствовала о бурной жизни Розы до приезда в Находку. Это тоже почему-то безотчётно и больно ранило Юрину душу.
Поговаривали, что Роза повадилась навещать заключённых, и это убивало Юру, Он невольно зажмуривался, представляя, как чьи-то грязные и грубые лапы обнимают её. Но она была настолько красива, что Юра тут же отгонял эти мысли. К такой красоте, казалось, не могла прилипнуть никакая грязь.
Мальчишеские заботы брали верх, и он убегал с ребятами то поплавать в бухте, то строить плотину, чтобы перегородить ручей, стекавший с сопок, по берегу которого проложена заброшенная узкоколейная железная дорога.
Железную дорогу они, представляя себя партизанами, заваливали старыми шпалами, колёсные пары от вагонеток дружно катили в гору, как можно дальше от места разыгрываемой диверсии, и, спуская их с горки, наблюдали, как они медленно набирают скорость, чтобы, разогнавшись до скорости настоящего поезда, врезаться в завал из шпал. Колёса от удара поднимались высоко в воздух и, кувыркаясь, летели под откос, в глубокий пруд. А мальчишки радовались такому зрелищу, представляя, что и они, наконец, отомстили немцам.
Правда, как-то быстро и незаметно вдоль правого берега ручья построили глухой забор, отгородив значительную территорию, по верху забора протянули колючую проволоку, а над прудом поставили вышку с постоянно дежурившим автоматчиком. За забор по утрам загоняли заключенных, и там развернулась стройка сразу целого квартала жилых домов.
Часовой на мальчишек не обращал внимания, и мальчишки, занятые своими играми, забывали о нём. Устроив очередную успешную «диверсию», мальчишки, наслаждаясь теплом рано пришедшего лета, ложились загорать на удивительно мягкую низкорослую травку, покрывавшую противоположный от забора берег ручья, пока ещё не тронутый стройкой. Юра говорил при этом ребятам, что если бы они были на Кавказе, то ни за что не смогли бы упасть на такую травку, потому что именно такую травку любят гуси, и вся поляна была бы усеяна гусиным помётом.
Отдохнув, мальчишки полезли в пруд доставать колёса. Крик часового с вышки прозвучал так неожиданно для них, что они вначале не обратили на него внимания. Но последовавший за криком знакомый треск автоматной очереди выбросил их из воды на берег. Они, дети войны, привыкли вначале прятаться от опасности, и только потом рассуждать, что это за опасность и откуда она угрожает.
Они понимали, что мягкая травка и несколько низкорослых кустиков не спасут. Но других вариантов спрятаться всё равно не было. Юра поднял голову и осмотрелся.
В сотне метров слева от них через безлюдную лужайку, покрытую такой же ласковой травой, на которой лежали они, от забора с заключёнными бежала Роза. Без сомнения, и окрик часового, и предупредительный выстрел относились к ней.
Сердце Юры сжалось, он впервые увидел и убедился, что народная молва не врет. «Как может такая божественно красивая женщина заниматься такими низменными делами, как визиты к заключённым»? Громкий, приказной окрик часового: «Стой, буду стрелять!» — предсказал ход последующих событий.
