Как зачастую бывало, агитировали и собирали массу людей, увозили их на работу в необжитые, новые места, и благополучно забывали о них.
На этот раз забыли привезти воду. А когда, наконец, подвезли её, она оказалась настолько пропахшей керосином, что пить её было невозможно. Поэтому, как только на легковой машине приехал розовощекий и упитанный секретарь райкома комсомола, юношеская половина встретила его такими отборными эпитетами, перед которыми спасовал бы речитатив бывалого боцмана.
Конечно, это чепуха по сравнению с тем, о чём рассказывал Мишка Гаранин. С ним пару лет тому назад Юра чуть не сбежал на целину. Он уже и вещи тайком собрал. Но за два дня до намеченного побега мама каким-то образом узнала об этом. Она плакала и била его обыкновенной палкой:
— Ты что, забыл Находку? Опять захотелось приключений?
А ему хоть и было больно, но он не плакал, потому что чувствовал себя взрослым и полным сил, ему жаль было подводить Мишку.
Из динамиков неслись песни «Мама, не скучай, слёз не проливай, справить новоселье поскорее приезжай. Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я». Эти слова, видать, добавили маме чувства безысходности, а вместе с ним, и силы, и она с удвоенной энергией продолжила наставлять дубиной Юру на путь истинный. Но как только запели «Ой ты, зима морозная, ноченька яснозвёздная, здравствуй, простор широкий, весну и молодость встречай свою», Юра представил одинокого Мишку в бескрайней степи, его сердце сжалось от сострадания, и он решил отговорить Мишку от сумасбродного поступка.
Юра молча перехватил палку, в очередной раз занесенную для удара, спокойно, безо всякого усилия, отобрал её у мамы и легко переломил орудие воспитания через колено.
— Ладно, я никуда не еду, — сказал он решительно и отдал обломки палки маме.
И мама поняла, что её сын стал взрослым, что в дальнейшем прибегать к помощи орудий насилия нельзя.
Но Мишка уперся и, несмотря на самые убедительные аргументы, приводимые Юрой, все же уехал в Казахстан.
Каково же было удивление Юры, когда за пару дней до последнего экзамена его неподалёку от школы окликнули, и в подошедшем человеке Юра с трудом узнал Мишку. И хотя на его лице по-прежнему сияло доброжелательной улыбкой, и интонации голоса, рассказывающего о своих злоключениях, были теми же, что и два года тому назад, Мишка изменился настолько, будто побывал на другой планете. Он был абсолютно лысым, до солнечного зайчика, блестевшего в том месте, где у новорожденных родничок, без бровей и ресниц.
В жуткий мороз несколько десятков человек на волокушах, буксируемых тракторами, завезли в заснеженную пустыню и бросили там, забыв о них. Обмороженные, несколько дней они добирались до станции, и там, с удивлением для себя, открыли, что никому не нужны. Они мыкались по Казахстану до тех пор, пока, никем не предупрежденные, не попали под облучение от ядерного взрыва.
Мишка рассказывал об этом, а сам светился широкой доброй улыбкой, красноречиво говорившей о том, что в силу молодости, у которой пока ещё хватало сил бороться со смертельным недугом, он так до конца и не осознал, в каком катастрофическом положении оказался.
Юра решил стать лётчиком или авиаинженером ещё тогда, когда учился во втором классе. В школьном учебнике был изображён самолёт и летчики в унтах и меховой одежде, а текст под рисунком утверждал: «мы летаем далеко, мы летаем близко, мы летаем высоко, мы летаем низко». Иными словами, охватили весь диапазон дальности и высоты. Эту картинку, а также денежную купюру достоинством три рубля, на которой лётчик в шлемофоне, стоя перед винтом своего истребителя, всматривался в ту точку неба, куда его в скором времени доставит самолет, Юра мог рассматривать часами.
После седьмого класса, работая на каникулах, он стал зарабатывать деньги на поездку в Москву, потому что пенсии за отца, погибшего на войне, едва хватало на килограмм самой простой колбасы. Конечно, в том случае, если она появлялась в магазине.
Тем летом он и Куралесов нанялись к геодезистам в качестве подсобных рабочих. В их обязанности входила переноска теодолита и треножной подставки к нему. Казалось бы, ничего особенного, если бы им предстояло таскать на себе теодолит по равнине.
Но теодолит с ящиком весил около тридцати килограммов, затаскивать его предстояло на вершины Главного Кавказского хребта.
Они поселились на небольшой сванской ферме у истоков реки Даут. Ферма стала для них чем-то вроде базы, где они оставляли всё, что не нужно для предстоящего восхождения на вершину. Восхождения планировались так, чтобы к вечеру возвращаться на ферму.
Относительно просто они поднимались на перевал Эпчик, причем оба геодезиста — грузин и русский — бессовестным образом ехали на лошадях, а Юра и Куралесов тащили поклажу на себе. Через этот перевал, на высоте две тысячи метров над уровнем моря, шла тропа из ущелья реки Даут в ущелье реки Теберды.
Если стать лицом к ущелью Даута, то налево от перевала начинался пологий склон горы Канделляр-Ляр, постепенно переходивший в скалистый гребень, чем-то отдаленно похожий на кремлёвскую стену. Гребень лёгким изгибом дуги вправо, приводил к вершине горы на высоте 3416 метров. Высоту и взаимное расположение вершин зачем-то уточняли землеустроители, пользуясь теодолитом и прибегая к помощи тригонометрических вычислений.
Ширина гребня колебалась от полуметра до метра, по обе стороны он обрывался практически отвесно. А там, внизу, на высоте примерно две с половиной тысячи метров, четко рисовалась граница вечного снега, очерчивая вершину по горизонтали и прихотливо извиваясь на выступах и углублениях рельефа.
Кроме этого многовековые невзгоды испещрили гребень, и он ощетинился рваными беспорядочными зубцами. Некоторые камни запросто отваливались от прикосновения руки.
Ползти по гребню приходилось на четвереньках, теодолит, притороченный к спине, значительно приподнимал общий центр тяжести, поэтому приходилось балансировать, буквально впиваясь ногтями в камни. При любом взгляде вниз по телу пробегал неприятный холодок страха, а воображение тут же начинало рисовать живописные картины летящего в пропасть тела и разлетающегося на щепки теодолитного ящика.
Через десять — двенадцать шагов сердце начинало колотить в голову и уши, и эти частые остановки давали возможность успокоиться и взять себя в руки.
Вершина горы оказалась скалой в форме конуса, настолько тесной, что на ней едва могли разместиться два подростка и один геодезист Да и то потому, что у самой вершины образующие конуса были достаточно пологими. Когда один работал киркой, высекая небольшой крест в самой верхней точке скалы, уменьшая тем самым на несколько миллиметров её высоту, остальные вынуждены были дожидаться, лёжа ногами в сторону пропасти и держась за выщерблены на поверхности скалы.
