Геннадий Красухин - Круглый год с литературой. Квартал первый

Ещё в работах о фольклоре Скафтымов выступил новатором. Былина исследовалась им как художественное произведение со своей поэтикой, своей эстетической функцией.

В 1923–1931 годах он пишет одновременно о Толстом, Достоевском, Чернышевском, о русской словесности XVIII века. Везде он старается внедрить новые теоретические принципы, показать их научную эффективность.

Что не устраивало Скафтымова в работах Овсянико-Куликовского и Мережковского, Гершензона и Переверзева, фрейдистов и компаративистов? Его не устраивало, что, несмотря на несхожесть подхода к произведению, все они, пусть и не желая того, навязывали автору своё «я». Скафтымов старался сказать о произведении только то, что оно само о себе сказало.

Какие работы Скафтымова актуальны сегодня? Да все. И «Тематическая композиция «Идиота»», и «Идеи и формы в творчестве Толстого», и «Чернышевский и Жорж Занд», и «О психологизме в творчестве Стендаля и Толстого», и, конечно, его чудесные работы о Чехове, являющие собой вершину научной деятельности Скафтымова, – «О повестях Чехова «Палата № 6» и «Моя жизнь», «К вопросу о принципах построения пьес Чехова», «О единстве формы и содержания в «Вишнёвом саде» Чехова», «Пьеса Чехова «Иванов «в ранних редакциях».

В 2008 году в Самаре вышел трёхтомник выдающегося учёного, скончавшегося 26 января 1986 года (родился 28 сентября 1890-го).

Леночка Николаевская. Так звали её знакомые всех возрастов. Студенческая подруга по Литинституту почти всех моих друзей-фронтовиков. И не только их. Но и тех, кто не воевал, кто пришёл в институт чуть позже.

Елена Матвеевна Николаевская, скончавшаяся 26 января 2006, не дожив полгода до 83-х (родилась (18 июля 1923), быстро прославилась как переводчик поэзии. Переводила много и многих. Мустая Карима, например. Или Расула Гамзатова. Причём, на мой вкус, Гамзатова она переводила лучше, чем Яков Козловский. Переводила стихи поэтов Кавказа. Особенно – поэтов Армении.

Она дала почувствовать русскому читателю, что такое стихи Сильвы Капутикян или Георга Эмина. Для русского читателя очень труден Паруйр Севак. Я знаю только двух поэтов, в переводах которых он адекватен себе. Это Елена Николаевская и Олег Чухонцев.

Я однажды присутствовал на вечере Николаевской в Ленинакане. Зал был большой. Лена начала с классиков – с Саят-Новы, Егише Чаренца, Ваана Терьяна. Сперва читала она, а потом из-за стола на сцене вставал человек и читал это же стихотворение в оригинале. Поразило даже не ритмическое совпадение, а совпадение чувства, настроения. А когда Елена Матвеевна взялась за современников, благодарные слушатели стали волнообразно качаться в ритм.

На банкете, который был дан в честь Леночки, какие произносили цветистые речи. Причём – с достоинством. Без намёка на подхалимаж.

Её любили в Армении, где она получила премию Ованеса Туманяна, была удостоена звания Заслуженного деятеля культуры Армении. Но её любили и в Грузии. Конечно, прежде всего за переводы тех, кем гордятся грузины, – Карло Каладзе, Симона Чиковани, Акакия Церетели, Отара Челидзе, Анны Каландадзе. И здесь она получила республиканскую премию Георгия Леонидзе.

Но коль речь зашла о наградах, не забудем о премии «Венец», которую Союз писателей Москвы присудил Елене Николаевской за многолетний вклад в литературу в области художественного перевода. Она одна из немногих москвичей, удостоенных «Венца» именно за это. И всё же мне кажется, что Елена Матвеевна была слишком скромна к себе. Переводчиком она была, разумеется, хорошим. Но и оригинальным поэтом – тоже. Вот стихи, которые говорят о подлинности:

Владимир Яковлевич Лазарев (родился 26 января 1936 года) часто приходил к нам в «Литературную газету». Не со стихами. Печатался у нас он редко. А просто пообщаться.

Он вообще был невероятно общителен. Родился он, кажется, в Туле. Во всяком случае, жил там в детстве. Но потом переехал в Москву.

Как правило, выступал на всех писательских собраниях. Если, конечно, это были не съезды и не пленумы. В правление Союза писателей Володя не входил.

Но меня настораживало, что в его выступлениях мелькали националистические нотки. Помню, как расцеловал он Татьяну Глушкову, выступившую в обычной для неё полуфашистской манере. «Спасибо, очень здорово!» – говорил Тане Володя. Сам он выступил тут же, но градусов на десять ниже глушковского кипения.

А потом академик Лихачёв добился, чтобы при его фонде мира открылся журнал «Наше наследие», куда главным Лихачёв пригласил своего любимца из софроновского «Огонька» Владимира Енишерлова. Журнал был очень красивый, напоминал дореволюционный «Мир искусств». Очевидно, такой бумаги и такой печати в России не было. Он печатался в Лондоне, куда ежемесячно ездил теперь Енишерлов.

Енишерлов и набрал себе команду, куда взял и Лазарева. И снова неприятно кольнуло от этого известия. Команда Енишерлова была почти бывшая «огоньковская» – «софроновская». Ну, не совсем, конечно. Но там преобладали активисты общества охраны памятников старины, которые, как правило, входили в «Русскую партию».

Лазарев (а это уже были горбачёвские времена) печатался в парижском Вестнике русского христианского движения и в нью-йоркском «Новом журнале», стал председателем Совета содействия библиотечному делу фонда культуры, председателем общественного комитета спасения Российской государственной библиотеки (был период, когда от Ленинки отгоняли всякого рода нечистых людей, лезущих в директоры). Володя оказался инициатором создания научно-просветительского общества «Лосевские беседы» и Центра русской религиозно-философской мысли «Дом Лосева».