Прощай! Велят одеваться. Да будет Его святая воля.
Твой истинный друг К. Рылеев.
У меня здесь осталось 530 р. Может быть, тебе отдадут»[95].
Накануне казни все приговоренные исповедовались протоиерею петербуржского Казанского собора Петру Николаевичу Мысловскому (1778–1846), который во время следствия был назначен «увещевателем подсудимых». Из камеры Рылеева священник вышел в слезах, позже он не раз повторял о Кондратии Федоровиче: «Истинный христианин и думал, что делает добро, и готов был душу положить за други своя». Несожженные документы и поведение Рылеева на Сенатской площади говорят о совершенно ином.
15 июля 1826 г. по указанию Николая I на Сенатской площади проводилось очистительное молебствие. В этот день Мысловский на свой страх и риск отслужил панихиду по пяти усопшим — Сергию, Павлу, Петру, Михаилу и Кондратию, — зачав тем самым дело восхваления декабристов отечественной интеллигенцией.
О самой казни написано и придумано очень много и пафосного, и пошлого. Наибольшее доверие вызывает рассказ анонимного участника казни, впервые опубликованный Герценым в «Полярной Звезде». Приведем его.
«1825 года 14 или 15 числа по определению Верховного суда назначена была казнь для пятерых преступников, а для прочих 120 приговор по степени преступления. Устройство эшафота производилось заблаговременно в С.-Петербургской городской тюрьме, под ведением архитектора Гернея и полицеймейстера полковника Посникова. Накануне этого рокового дня Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор Кутузов[96] производил опыт над эшафотом в тюрьме, который состоял в том, что бросали мешки с песком, весом в восемь пудов, на тех самых веревках, на которых должны были быть повешены преступники; одни веревки были тоньше, другие толще. Генерал-губернатор Павел Васильевич Кутузов, удостоверясь лично в крепости веревок, определил употребить веревки тоньше, чтобы петли скорей затянулись.
Конча этот опыт, приказал полицеймейстеру Посникову, разобравши по частям эшафот, отправить в разное время от 11 до 12 часов ночи на место казни в Кронверк близ Петропавловской крепости. Эшафот был отправлен на шести возах и неизвестно по какой причине, вместо шести возов, прибыли к месту назначения только пять возов, шестой, главный, где находилась перекладина с железными кольцами, пропал, потому в ту же минуту должны были делать другой брус и кольца, что заняло время около 3 часов, и вместо двух часов казнь совершилась в 5 часов утра.
В 12 часов ночи генерал-губернатор, шеф жандармов со своими штабами и прочие власти прибыли в Петропавловскую крепость, куда прибыли и солдаты Павловского гвардейского полка, и сделан был на площади против Монетного двора каре из солдат, куда велено было вывести из каземат, где содержались преступники, всех 120 осужденных, кроме пяти приговоренных к смерти. 120 этих преступников были выводимы в каре, а пять осужденных к смерти в то же время ночью под конвоем павловских солдат, при полицеймейстере Чихачаве, в Кронверк, на место казни. Эшафот уже строился в кругу солдат. Преступники шли в оковах; Каховский шел впереди один, за ним Бестужев под руку с Муравьевым, потом Пестель с Рылеевым под руку же и говорили между собою по-французски, но разговора нельзя было слышать. Проходя мимо строящегося эшафота, в близком расстоянии, хоть было еще темно, слышно было, что Пестель, смотря на эшафот, сказал: «C’est trop»[97]. Тут же их посадили на траву в близком расстоянии, где они оставались самое короткое время. Так как эшафот не мог быть скоро готов, то их развели в Кронверк по разным комнатам, и когда эшафот был готов, то они опять были выведены из комнат при сопутствии священника. Полицейместер Чихачев прочитал сентенцию Верховного суда, которая оканчивалась словами: «За такие злодеяния повесить!»
Рылеев взошел на эшафот, за ним последовали прочие, они размещены были так:
1. Пестель (с правой стороны).
2. Рылеев.
3. Муравьев.
4. Бестужев.
5. Каховский.
При казни было два палача, которые надевали сперва петлю, а потом белый колпак. На груди у них была черная кожа, на которой было написано мелом имя преступника; они были в белых халатах, а на ногах были тяжелые цепи. Когда все было готово, с нажатием пружины в эшафоте, помост, на котором они стояли на скамейках, упал, и в то же мгновение трое сорвались — Рылеев, Пестель и Каховский упали вниз. У Рылеева колпак упал, и видна была окровавленная бровь и кровь за правым ухом, вероятно, от ушиба. Он сидел скорчившись, потому что провалился внутрь эшафота.
Я подошел к нему, он сказал: «Какое несчастие!»
Генерал-губернатор, видя с гласису[98], что трое упали, прислал адъютанта Башуцкого[99], чтобы взяли другие веревки и повесили их, что и было немедленно исполнено.
Я был так занят Рылеевым, что не обратил внимания на остальных оборвавшихся с виселицы и не слыхал, говорили ли они что-нибудь.
Когда доска была опять поднята, то веревка Пестеля так была длинна, что он носками доставал до помосту, что должно было продлить его мучение, и заметно было некоторое время, что он жив. В таком положении они оставались полчаса; доктор, бывший тут, объявил, что преступники умерли. Тогда веревки обрезали и отнесли их тут же на одну телегу, и полицеймейстер Дершау отвез их в сарай Кронверка. Когда с них снимали петли, то слышен был звук вроде хрипения, вероятно от спертого воздуха.
Где они похоронены, неизвестно. Говорят, что тела с гирями спустили в море на острове Голодай.
Зрелище это на близко присутствующих имело сильное влияние: архитектор Герней умер через месяц от горячки. Полицеймейстер Посников страдал от болезни более года и умер; он всегда говорил, что это было причиной его болезни.
Окончив рассказ, он сказал: «Много времени прошло с тех пор, но ни разу не могу вспомнить без слез об этих несчастных»»[100].
Демократическая молва приписала сорвавшемуся с виселицы Рылееву иные слова: «Бедная Россия! И повесить-то порядочно не умеют». Молва и рассказ участника процедуры казни — разные весовые категории истины.
Князь Сергей Михайлович Волконский (1860–1937) в книге «О декабристах. По семейным воспоминаниям» вообще зафиксировал несколько фраз, приписывавшихся Рылееву, одна пошлее другой: «Известен случай с Рылеевым, — у него оборвалась веревка; его вздернули вторично. Между двух повешений к нему вернулся дар речи. И вот тут разногласие, что он сказал? По одним источникам, он сказал: «Подлецы, даже повесить не умеют». По другим, он сказал: «И веревки порядочной в России нет». По свидетельству Марии Николаевны, он сказал: «Я счастлив, что дважды умираю за отечество». Кому верить? Скажу, что это, пожалуй, не важно, что он сказал. Он, может быть, ни одной из трех фраз не сказал; но важно, что и кому можно приписать…»
