чувствовать себя всё свободнее и расскажут тебе что угодно, желая показать, что они-то, мол, тоже кое в чём разбираются.
Старый форд элегантно притормозил у тротуара на углу Атлантик и Мэйн, по ту сторону железной дороги.
– Конечная станция, девушки, – СиСи, брат Джинджер, ослабил веревку, которая удерживала на месте переднюю дверь. Под осеннее послеполуденное солнце мы с Джинджер выкарабкались на бодрящий, но еще не промозглый воздух. Повсюду на окнах и дверях магазинов, которые согласились участвовать в хэллоуинском параде-маскараде на Атлантик-авеню, блестящей темперой и мыльными красками школьники нарисовали жутковатых привидений. Парад пройдет по большей части в центре, пояснила Джинджер, и участвуют в нем большинство городских детей.
– Разрешение нарисовать что-то – это вроде как одна большая сладость. Магазины считают, что так смогут избежать «гадостей». Всегда так делают. Тогда никто на витринах не малюет, не царапает их. Ну и акварель легче смыть, чем масляную краску. В Нью-Йорке так не делают, да?
Мы зашли в универмаг Гербера купить Джинджер пару нейлоновых чулок: Кора настаивала, чтобы та надевала их в церковь.
– Никогда не видела, чтобы Хэллоуин так праздновали.
– Ну, – протянула Джинджер, ощупывая чулки на прилавке, – в маленьких городках так делают. Тут много чего отличается от большого города, просто ты еще не сталкивалась. Вот те пример: не чулки, а дерьмо. Пойдем-ка к Гранту, посмотрим, что там.
Мы перешли через авеню и направились на другую сторону улицы Мэйн. «Заходи-ка в мой дом, ты в мой дом заходи», – голос Розмари Клуни из музыкального магазина мешался с субботней автомобильной суетой.
Мимо нас проехал на велосипеде русый мальчик, чавкая светло-зеленым соленым огурцом. Острый запах чеснока и укропа, резкий как нож, взорвался в моей голове, и я очутилась на улице Ривингтон между Орчард и Деланси.
Яркое воскресное утро в Нижнем Ист-Сайде на Манхэттене. Охотники за скидками, энергичные и целеустремленные, сновали по тротуару меж урнами в поисках удачных покупок и старых друзей. На углу Орчард-стрит Огуречник восседал над своими деревянными бочками разных размеров и оттенков зеленого. В тех бочках плавали сочные субмарины, и оттенки их намекали на разные стадии просолки. Скрываясь под плавающими на поверхности кусочками чеснока, горошинами перца и веточками укропа, в рассоле ходили косяки ядреных огуречных рыбок, так и ждущих, чтобы их прихватили за аппетитные бочка. Рядом с ним весь тротуар занимали столы на козлах под полосатым навесом, уставленные подносами с курагой, ярко-оранжевой и загадочно-прозрачной. За ними стояли полуоткрытые длинные прямоугольные коробки с тахинной халвой в приоткрытой вощенке. Целые коробки халвы, то ванильной, то шоколадной, то причудливой, как лоскутное одеяло, смеси обеих – моей любимой мраморной.
Надо всем этим в крепчающем осеннем воздухе клубились за углом и поднимались поверх крыш ароматы из молочного кафе Ратнера: блинчики с творогом, свежеиспеченные луковые булочки. Они смешивались с более тяжелыми запахами из закусочной в соседнем доме, где в подогреваемой витрине покоились рядом говяжьи чесночные колбаски, фаршированные кишки и кныши с гречневой кашей. Для уличных не имели значения религиозные и диетические различия, и покупки на улице Ривингтон утром в субботу превращались в обонятельное пиршество.
Я задумалась: где же мальчик раздобыл малосольный огурец в Стэмфорде, штат Коннектикут?
– Джинджер, а у Гранта бывают соленые огурцы?
– Шикарная идея! – Джинджер улыбнулась и подхватила меня под локоть. – Тоже любишь огурчики? Огромные, кисленькие, сочные такие, а то и маленькие… эй, осторожно! – Джинджер дернула меня за руку, когда я рассеянно глянула в одну сторону авеню и ступила на проезжую часть. – Ты, Спиди Гонзалес, тут и штраф можно схлопотать, если перейти дорогу в неположенном месте, а нью-йоркским достается больше всех. Тебе некуда деньги тратить, что ли?
Она снова улыбнулась, когда загорелся зеленый.
– Как ты, кстати, узнала про работу в «Кистоуне»?
– В общественном центре на Вест-Мэйн.
– А, старина Криспус Аттакс!
– Кто он такой?
Мы завернули за угол, вышли на Мэйн и двинулись к универмагу Гранта.
– Центр, глупышка. Его просто переназвали в честь Негра, чтобы мы не возражали, что он на окраине.
– А в честь кого переназвали?
– То есть ты не знаешь, кто такой Криспус Аттакс? – лицо у Джинджер вытянулось от удивления. Она склонила голову на бок и сморщила лоб.
– Я здесь не так давно, сама знаешь, – примирительно парировала я.
– Вот-те и лихая-городская! Ты в какой школе-то училась, мать? – ее круглые, удивленные глаза почти исчезли среди морщинок. – Я думала, уж его-то все знают. Первый чувак, умерший во время Войны за независимость в городе Конкорде, штат Массачусетс. Черный мужчина по имени Криспус Аттакс. Выстрел, который услышал весь мир. Про это всякий знает. В честь него и переназвали центр, – на входе в магазин Джинджер снова схватила меня за руку. – И там тебе подсказали о работе в «Кистоуне». Ну, хоть что-то полезное они наконец сделали!
У Гранта целыми солеными огурцами не торговали – только в сэндвичах. Зато была распродажа чулок, за три пары – доллар с четвертаком, за одну – пятьдесят центов. Из-за войны в Корее цены снова взлетели, поэтому сделка была отличная. Джинджер задумалась, охота ли ей так сильно тратиться.
– Давай, подруга, прикупи себе пару, – убеждала она. – Дешево же, да и ноги у тебя вот-вот замерзнут, хоть ты и в штанах.
– Ненавижу чулки. Терпеть не могу, как они касаются кожи, – о чём я рассказать никак не могла, так это о ненавистном отбеленном оттенке ног, который им придавали любые дешевые чулки так называемого нейтрального цвета. Джинджер смотрела на меня умоляюще. И я сдалась. Не ее вина в том, что мне внезапно стало так странно, так не по себе. Криспус Аттакс. Что-то пошло не так.
– Ладно, бери, – согласилась я. – Тебе же они нужны, так что пользоваться ими ты точно будешь. Опять же твоя мать не даст им пропасть зазря, – я провела пальцами по мелкой сеточке образчиков, что свисали с Т-образной вешалки на прилавке. Нейлон и шелк, такие сухие и скользкие, вызывали недоверие и подозрительность. Легкость, с которой эти материалы скользили сквозь пальцы, вселяла беспокойство. Призрачные, странные – на них нельзя положиться. Текстура шерсти или хлопка с их упругостью и неровностями как-то несла в себе больше честности, более прямолинейную связь через прикосновение.
Криспус Аттакс.
Больше всего я ненавидела удушающий, безжизненный и не поддающийся определению запах нейлона, который ни за что не становился человеческим и ни о чём не напоминал. Его резкость не разбавлялась запахом того, кто его надевал. Неважно, как его носили, в какую погоду, но, на мой нюх, человек в нейлоне всегда представлялся рыцарем в доспехах, явившимся
