ее представлению обо мне как о сильно пьющей девушке из нью-йоркского Виллиджа.
– Обо мне и о моих подругах? – я начинала понимать, куда сворачивает разговор. Сделалось отчаянно неловко. Джинджер затушила сигарету, глубоко вздохнула и придвинулась на пару шагов.
– Слушай, ну что за ерунда, – снова глубокий вдох. – Ты лесбиянка или нет? – еще один вдох.
Я улыбнулась и промолчала. Конечно, я не могла сказать: «Я не знаю». На самом деле я просто не знала, что ответить. Я не могла отречься от того, что лишь минувшим летом обещала воплотить в жизнь; к тому же ответить отрицательно значило оказаться обычной. Но если сказать «да» – придется доказывать, прямо как с водкой. А Джинджер – женщина, умудренная жизненным опытом, не одна из моих одноклассниц, с которыми можно просто целоваться, обниматься и фантазировать. Я никогда не занималась любовью с женщиной. Правда, Джинджер считала, что женщиной, умудренной жизненным опытом, была я, и именно я знала «всё», так как занималась любовью со всеми женщинами мира, о которых с такой страстью рассказывала.
Я встала, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
– Слушай, ну нельзя просто вот так всё замять, подруга. Ты да или нет? – голос Джинджер стал нетерпеливым, но умоляющим. Она была права. Я не могла не ответить. Я открыла рот, даже не зная, что прозвучит.
– Да, – сказала я. Может, этим всё наконец закончится?
Коричневое лицо Джинджер растянулось в очаровательной полнощекой полуулыбке-полуухмылке. Я ухмыльнулась в ответ. И взявшись за руки прямо там, на верху холма, мы стояли и улыбались, а звук автомобильного радиоприемника несся ввысь через открытую дверь, и заходило солнце.
Джинджер.
Небольшие, цепкие темные глаза, кожа цвета очень сливочной карамели и тело Виллендорфской Венеры. Джинджер была величественно толстой и прекрасно знала, как ее тело двигается – деликатно, точно. Груди высокие и пышные. Подушечки жира на бедрах и круглые колени с ямочками. Быстрые конические ладони и небольшие стопы, тоже все в ямочках. Высокие мягкие щеки и широкая озорная улыбка обрамлялись широкой челкой, и короткая стрижка паж, что иногда распрямлялась, а иногда крепко завивалась за ушами.
Из салона красоты Джинджер возвращалась с аккуратным бобом, уложенным перышками, – очаровательно, но как-то искусственно. Вскоре после того, как мы познакомились на заводе, она воспротивилась напору Коры и перестала ходить в парикмахерскую.
– Что такое? Язык проглотила? – Джинджер повернулась ко мне, и руки наши разомкнулись.
– Поздно уже, – ответила я. Хотелось есть.
Джинджер нахмурилась и цыкнула на тускнеющий небосклон.
– Ты серьезно? Что значит – поздно уже? Это всё, о чём ты можешь думать?
Ой. Явно я ляпнула что-то не то. И как теперь быть?
Круглое лицо Джинджер на расстоянии вытянутой руки от моего. Она заговорила мягко, но со своей обычной дерзостью. От близости ее голоса и пудрового запаха я чувствовала себя странно взбудораженной.
– Почему меня не поцелуешь? Я не кусаюсь.
Смелые слова, но под самоуверенностью я почувствовала страх.
Ох, черт, подумала я. Что я тут вообще делаю? Надо было думать, что на этом всё не закончится – знала ведь, знала ведь, а если она теперь захочет, чтобы я ее уложила… ох, блин! Что мне теперь делать?
Чтобы не потерять лицо – которого у меня и так никогда не было, – я послушно наклонилась вперед. Начала целовать ее губы в форме лука Купидона, и мягкий рот Джинджер раскрылся. У меня выскакивало сердце. Внизу холма радиоприемник в машине выборматывал последние новости. Я чувствовала учащенное дыхание Джинджер у себя на лице, ожидающее и слегка подстегиваемое каплями от горла, сигаретами и кофе. На прохладном ночном воздухе оно было теплым и волнующим, и я снова стала целовать ее, думая, что не такая уж это плохая идея…
Когда мы с Джинджер приехали к ней, Чарли уже уехал на работу на своем грузовике «Рейлроуд Экспресс». Кора и мальчишки поужинали, двое младших готовились ко сну. Когда мы вошли, Кора как раз спускалась по лестнице с подносом из-под мужниного ужина. Джинджер объясняла, что ее отец из комнаты почти не выходил – разве что в ванную наведывался.
Кора вместе с СиСи делала в тот вечер покупки и устала. Ее крашенные хной красновато-вьющиеся волосы были прихвачены за ушами нежно-голубыми лентами, а растрепанная челка почти закрывала сильно накрашенные глаза.
– Мы сегодня ели китайскую еду, чтобы мне не готовить. А вам, девочки, не оставили: я не знала, придете ли домой. Джинджер, не забудь положить деньги на столик.
В голосе Коры слышалось легкое злорадство: китайская еда была редкостью.
Обычно я ночевала у Джинджер по четвергам, в зарплатный день. Пока та убирала вымытую братьями посуду и готовила мальчикам обед в школу, я поднялась наверх, чтобы быстро принять ванну. Утро начиналось рано, в пять часов, когда Кора вставала и помогала подняться мужу, прежде чем уйти на работу.
– И не забудь завернуть кран, а не как обычно! – крикнула Кора из их с Чарли спальни, когда я шла мимо. – Ты не в Нью-Йорке, тут вода денег стоит!
Комната Джинджер была в передней части дома, с отдельным входом. Когда все разбредались по спальням, она оказывалась сравнительно далеко от остальных частей дома.
К тому моменту, как Джинджер приняла душ, я уже была в кровати. Лежала с закрытыми глазами и думала, смогу ли притвориться, что сплю, а если нет, то что бы такое сделать, искушенное и лесбийское.
Джинджер готовилась ко сну дольше обычного. Она сидела у своего туалетного столика, мазала ноги лосьоном «Джерген», заплетала косы и полировала ногти, вполголоса напевая обрывки песен.
Если ночью вернусь, будешь ли ты моей…
Заходи-ка в мой дом, ты в мой дом заходи…
Те гавани огни сказали мне: мы расстаемся…
Меж приступами тревоги в связи с предстоящим выступлением я ощущала растущее волнение: снова возвращалось то, что началось на холме. От этого ослаб узел ужаса, что возник у меня внутри из-за неясных ожиданий Джинджер, от мысли о сексуальном сближении, от предчувствия испытания, которое я могу не пройти. До меня доносились волны запаха пудры «Букет Кашмира» и мыла «Камей», пока Джинджер, поводя рукой туда-сюда, всё шлифовала свои ногти. Отчего же так долго?
Мне не приходило в голову, что Джинджер, несмотря на показательное спокойствие и браваду, нервничала не меньше моего. В конце концов, это не поиграться с какой-нибудь местной деткой на заводе. Она собиралась лечь в постель с настоящей, живой нью-йоркской лесбиянкой из Гринвич-Виллиджа.
– Ложиться не будешь? – спросила я наконец, несколько удивившись настойчивости своего голоса.
– Ну, я уж
