с аппаратом и выдавать аккуратные мотки, которые начальник цеха не возвращал бы с ухмылкой. Сидевшая рядом женщина меня успокоила: «Не волнуйся, милая. Через три недели он от тебя отстанет».
Стэмфорд был профсоюзным городом, и, чтобы вступить в профсоюз, требовалось проработать три недели. Поначалу мне платили девяносто центов в час, а со вступлением в профсоюз расценки должны были вырасти до стандартного минимального уровня – доллар и десять центов. Вот только моя коллега знала то, о чём не ведала я. На многих промтоварных фабриках применялась стандартная практика: Черных рабочих нанимали, а через три недели, прежде чем они успевали вступить в профсоюз, увольняли и набирали новых. Освоить работу было несложно. Но через три недели, выдав зарплату, меня отправили восвояси.
В ту осень, после месяцев затишья, я снова стала писать стихи. Мои ночи по будням полнились хромым стуком побитой переносной печатной машинки. Столкнувшись со мной на лестнице, соседка мягко намекнула, что тишина после полуночи – стандартное правило в жилых домах, которое касается и радио, и печатных машинок. Тогда я стала подкладывать свернутое одеяло, чтобы приглушить звук, и продолжала набирать текст, сидя на расшатанном столике, втиснутом между контрабандной плиткой и двумя аккуратными башенками сардин «Мусибек» и супа «Кэмпбелл».
И ты не вернулась к апрелю
Хотя весна сильно манила
Но молчала, тянулось время
Ты училась терпенью в могиле
Не вернулась ты и летом
До того, как дубы роняли
Кровавый след на осень
И время нашлось для печали
В те первые несколько недель в Стэмфорде моей единственной спутницей была Дженни, и порой по несколько дней я разговаривала только с ней.
В десять часов хрустким утром понедельника общественный центр на Вест-стрит был почти пустым. Я села и уставилась в одну точку, ожидая, пока освободится миссис Келли. Накрахмаленная, коричневая, как какао, каждая серебристая кудряшка на месте. Она изучала мое резюме сквозь очки в золотой оправе. На другой стороне лобби около бронзовой именной таблички на стене размещалась вывеска «ЦЕНТР КРИСПУСА АТТАКСА». Видимо, какая-то местная знаменитость.
Миссис Келли вздохнула и посмотрела на меня. Я повернулась.
– И что мы можем для вас сегодня сделать, юная леди? – она улыбнулась – голос добрый и по-матерински мягкий, – но по ее глазам было ясно, что она меня запомнила как странную приезжую из Нью-Йорка, что чуть раньше искала жилье.
Я расправила подол платья на пуговицах, которое надела, чтобы произвести благоприятное впечатление. Это было мое единственное платье, и я слегка ссутулилась в надежде, что миссис Келли не заметит, как сильно оно, подобно всем дешевым платьям, натягивается у меня на груди.
– Я ищу работу, миссис Келли.
– А какую работу вы ищете, дорогая?
Я наклонилась к ней поближе.
– Ну, на самом деле я бы очень хотела стать регистраторшей в больнице.
– Кем-кем?
– Регистраторшей в больнице. В Нью-Йорке я работала у двух докторов.
Миссис Келли приподняла брови и отвела взгляд, как будто я только что рыгнула, не прикрыв рот.
– Ну, было у нас на прошлой неделе место санитарки в государственном госпитале Ньютон, но его, кажется, уже заняли. И там обычно предпочитают женщин постарше.
Она рассеянно покопалась в коробке с папками у себя на столе и потом снова повернулась ко мне, по-матерински морща изящные губы.
– Знаете, дорогая, здесь не так-то здесь много вакансий для Цветных людей, особенно для Негритянок. Если бы вы еще умели печатать…
– Нет, мэм, не умею, – сказала я быстро. Она захлопнула папку.
– Вот что я вам скажу, дорогая. По большей части неквалифицированные кадры находят работу на фабриках аппаратной техники на другом краю города. Почему бы и вам там не поискать? Они у нас вакансии не регистрируют, но можно прямо с улицы зайти и спросить, не нанимают ли они. Извините, что не могу вам помочь, – миссис Келли отодвинула свой стул назад, встала и легонько потянула вниз полы палево-серого, сшитого на заказ костюма. – Как только выучитесь печатать, сразу возвращайтесь к нам, слышите?
Я поблагодарила ее и ушла.
На следующей неделе я устроилась на работу операторкой промышленного рентгена.
Завод «Кистоун Электроникс» по стэмфордским масштабам был довольно мелким. Они получили правительственный контракт на переработку и поставку кварца для радиооборудования и радаров. Небольшие кристаллы присылали из Бразилии, на заводе их нарезали, а потом мельчили, очищали и классифицировали по силе электрического заряда.
Работа была пыльной. Два этажа завода звенели от визга огромных режущих и шлифовальных станков. Повсюду глина, которой пользовались резчики, отвердевшая от густого масла – им смазывали алмазные лезвия. Тридцать две грязевые пилы вечно включены. Воздух тяжелый и зловонный из-за едких паров тетрахлорметана, которым чистят кристаллы. Войдя на завод после восьми утра, вы попадали в дантов ад. Здесь раздражалось каждое чувство, всё было одновременно слишком холодным и слишком горячим, грязным, шумным, уродливым, липким, вонючим и вредным.
Мужчины управляли режущими станками. Большинство местных не могли работать в таких условиях, поэтому бригада резчиков состояла из пуэрториканцев – они жили в Нью-Йорке и каждое утро приезжали в Стэмфорд. Проезд им оплачивали заранее. Женщины оценивали кварц на разнообразных рентгеновских аппаратах или отмывали тысячи кристаллов, выработанных за день, в гигантских чанах с тетрахлорметаном.
Все сотрудники завода, за исключением бригадиров и бригадирш, были Черными или из Пуэрто-Рико. Среди женщин попадались и местные, из окрестностей Стэмфорда.
Никто не предупреждал, что тетрахлорметан разрушает печень и приводит к раку почек. Никто не предупреждал, что людей без защитной одежды рентгеновские аппараты подвергают постоянному слабому излучению, сильно выходящему за пределы радиоактивной нормы даже по стандартам того времени. Нанимая Черных женщин, на «Кистоун Электроникс» не увольняли их через три недели. Нам даже не приходилось вступать в профсоюз.
Меня поставили на один из рентгеновских аппаратов, где анализировали предварительно нарезанный сырой кварц. Моя работа позволяла резчикам откалибровать машины так, чтобы потом получить от каждого камня максимальную выгоду. Поэтому два аппарата находились прямо за их цехом, открытые для шума, грязи и крошки, что летела из-под лезвий. Женщины туда не стремились: условия были тяжелыми, сверхурочные не оплачивали, да и других надбавок не было. За другим аппаратом работала молодая женщина по имени Вирджиния, которую все называли Джинджер. Я познакомилась с ней в первое же утро в буфете через дорогу от завода, куда заскочила, чтобы купить кофе и булочку и отпраздновать первый рабочий день.
Мы работали с восьми утра до половины пятого с десятиминутными перерывами на
