Чтобы обеспечить устойчивость и непрерывность управления авиацией, была развернута широкая сеть запасных и вспомогательных пунктов управления. Телегин рассказал, что в штабе армии и в соединениях проводились специальные занятия по вопросам организации взаимодействия, использования различных средств управления. Большинство командиров, которым предстояло управлять авиацией над полем боя, побывали на тех направлениях, где, по мнению командования фронта, противник мог вести наступательные действия.
– Вроде бы все должно пройти без заминки,- говорил Федор, ожесточенно зарываясь пальцами в волосы.- Но – бой ведь! Сам понимаешь.
Он рассказал, что наши разведчики, вернувшись из поиска, притащили пленного сапера. Пленный рассказал, что завтра утром немцы переходят в наступление.
– Значит, по Харькову?- спросил я, склоняясь над картой.- А разведданных достаточно.
– Вполне,- ответил Федор.
Его беспокоило другое: знает ли враг о том, что мы собираемся упредить его удар?
– Как думаешь, встретят они нас или нет?- спросил он.
– Едва ли.
– А вдруг?
– Видишь,- рассудительно ответил я,- по самой логике, немцы так готовились к наступлению, так вроде бы все рассчитали, что сейчас ни о чем другом и не думают – только бы в наступление! Знать бы должен их – не первый год воюем.
– А все-таки надо учитывать самый худший вариант,- решительно сказал осторожный командир полка.
В тот вечер мы долго просидели над картой. Смеркалось, Федор зажег лампу. Перед началом таких ожесточенных, затяжных боев важно было продумать каждую мелочь. К тому же мы оба уже успели убедиться, что на войне мелочей не бывает. Особенно для нас, летчиков.
Засиделись допоздна. Кажется, все продумано, все учтено. Голова горела. Федор поднялся и с наслаждением потянулся. Сна не было. Он дунул на лампу и в кромешной темноте мы вышли из землянки. Стояла тихая звездная ночь. Невольно подумалось, что в такую вот ночь самым приятным звуком был бы глухой стук ступиц возвращающейся с поля брички или конский храп и звяк пут, когда стреноженная лошадь вдруг делает неуклюжий скачок по мокрой от росы траве. Ребятишки, приехавшие в ночное, разложили бы небольшой костер, и он уютно светился бы в непроглядной черноте ночи… Обо многом может задуматься в такую тихую июльскую ночь человек на войне. И не верилось, что на сотни километров вокруг сейчас скопилось, замерло и ждет условного сигнала такое количество самой совершенной техники, что, обрати ее человек не на взаимное смертоубийство, а на мирный созидательный труд, жизнь на земле стала бы прекрасной.
– Иди, поздно уже,- негромко проговорил Федор, задумчиво глядя куда-то в темноту.
Я промолчал. Уходить не хотелось.
Через несколько минут Федор вдруг оживился и произнес, с трудом унимая нервное возбуждение:
– А поспать-то нам сегодня так и не придется!
Июльская ночь коротка. Едва только забрезжило на востоке, раздался рев множества авиационных моторов.
Сначала в воздух поднялись два полка «илов». Штурмовики построились в свой обычный боевой порядок и плотной грозной тучей двинулись на запад. Там было еще темно.
Следом за штурмовиками поднялся и наш полк.
Триста пятьдесят самолетов, поднявшись почти одновременно, отправились бомбить и штурмовать аэродромы в Померках, Сокольниках, Микояновке, Тамаровке. В боевые порядки построились пикирующие бомбардировщики генерала И. С. Полбина, штурмовики генерала В. Г. Рязанова, несколько полков истребителей. Командиры соединений сегодня тоже поднялись в воздух.
Вчерашние опасения Федора Телегина оказались не напрасными. Не везде наши летчики застали немцев на земле. Много «юнкерсов» и «мессершмиттов» уже успели взлететь с глубинных аэродромов. И все же удар нашей авиации был сокрушителен. Противник сразу потерял более шестидесяти самолетов. И надо было видеть, в какое замешательство пришел противник, когда наша артиллерия и авиация обрушили мощные удары по пехоте, занявшей исходное положение для атаки, по огневым позициям артиллерии, командным и наблюдательным пунктам. Замешательство врага было таково, что в районе Обояни, например, основные силы немцев вынуждены были отложить начало своего наступления на полтора-два часа. А такие задержки в условиях тщательно продуманной, расписанной по часам и пунктам операции значат очень много.
Харьков мы увидели на рассвете. На окраинных улицах пустынно. А дальше, над центром города, какой-то сизый туман. Сквозь пелену тумана вырисовывается знаменитый Дом промышленности, он полуразрушен. За поселком Алексеевкой можно разглядеть желтоватую линию противотанкового рва.
Как ни надеялся враг на успех «Цитадели», но об обороне Харькова он не забывал ни на минуту. В течение полутора лет укреплялась оборона города. Всех жителей Харькова немцы под страхом смерти заставили работать над сооружением противотанковых рвов, блиндажей, дотов и траншей. Кроме того перед городом тянулись многочисленные ряды колючей проволоки и обширные минные поля. Противотанковый ров опоясал весь город, а в глубине была сконцентрирована хорошо укрытая артиллерия.
Туман над городом все реже, и вот уже можно рассмотреть одну из красивейших площадей Харькова – площадь Дзержинского. Вернее, то, что от нее осталось. Площадь окружают полуразрушенные здания. А вон там парк, известный под названием «Сокольники». Его деревья искалечены, земля изрыта воронками, траншеями.
В свете занимающегося дня армада штурмовиков выглядит зловеще. Мы летим сверху, и нам хорошо видно, как они идут – грузно, тяжко, плотным карающим строем.
По радио связываюсь с ведущим группы штурмовиков, которую нам предстоит прикрывать. В наушниках отзывается знакомый голос Ивана Драченко, веселого, красивого и отчаянного парня.
– Сегодня понадежней прикрой, Сережа!- просит Драченко.
– А когда тебя прикрывали ненадежно?
– Так вот я и говорю: как всегда!- быстро находится Иван.
– Будь спокоен!
С приближением к Харькову строй нашей армады распался. Каждому соединению дано свое задание – ведь Харьковский аэроузел насчитывает восемь аэродромов. Отделяются и уходят в сторону «пятляковы» под командованием генерала Полбина. Их объект расположен чуть дальше. Штурмовики, которых мы прикрываем, похожи сейчас на живые существа, я гляжу на них, и мне кажется, что они, как хищные птицы, чувствуют приближение цели. Что-то меняется в их строе, в самом почерке их полета. Появляется какая-то устремленность, нетерпеливое желание броситься, вцепиться, растерзать. Я представляю, что должен чувствовать враг, завидя эти грозные машины над головой, особенно когда они, ревя и завывая, заходят и пикируют несколькими волнами, не давая времени опомниться и перевести дух.
