Слесарь-лекальщик — это специалист высшего, суперкласса. Его работа требует точности, которая измеряется в сотых, тысячных долях миллиметра. Отсюда и совершенно особое отношение к инструменту, которым он пользуется. Тут глубокая, тайная, чуть ли не магическая связь... У Дитца большая семья: жена, четверо сыновей (трое из них — инженеры, младший кончает техникум), однако я не успел побывать у него дома, увидеть его в привычном семейном кругу. Зато я видел Дитца, когда он вынимал из шкафчика и показывал мне свои инструменты... Он их при этом держал в руках не то чтобы просто бережно или нежно, нет, он их мне протягивал, а сам смотрел на меня поверх очков напряженным, ревнивым взглядом — таким взглядом смотрят родители, представляя новым знакомым своих малышей, и гордясь и боясь: оценят ли?..
Каждый инструмент у Дитца наделен особой биографией, особыми свойствами. Вот маленькая, размером чуть не с карманный фонарь, турбинка: таких нет в производстве. Ее привез однажды приезжавший из Москвы мастер. Дитц увидел турбинку — и больше думать ни о чем не мог. Он просил, уговаривал, всячески обхаживал мастера, который никак не хотел с турбинкой расставаться. Но Дитц... О, Дитц бывает упрям, очень упрям! И он все-таки добился своего!.. А теперь ему даже странно — как мог он раньше существовать без этой турбинки?
Он непременно должен продемонстрировать ее в действии. Он насаживает на ее вал шлифовальный круг размером в копеечную монету, подключает компрессор — турбинка жужжит, вращаясь с быстротой в несколько тысяч оборотов.
— Ну, как? — торжествуя, говорит Дитц,— Можно работать?.. Где палец не пролезет — она достанет... Хе-хе...
Потом он рассказывает о пасте «кой». Так в произношении звучит у него («кой» — ГОИ: Государственный Оптический Институт) паста для шлифовки высокой точности. Вероятно, Дитц способен часами рассказывать о совершенно волшебных свойствах этой пасты. Когда он говорит о пасте «кой», глаза его то начинают вдруг остро, сухо посверкивать (чувствую ли я, что такое — паста «кой»?..), то становятся круглыми, изумленными: он как будто и сам продолжает удивляться, какое это чудо — паста «кой»... Он достает из коробки шлифовальный круг — для меня самый обыкновенный шлифовальный круг. Но Дитц поглаживает его ладонью, хитро щурится:
— Этот круг у меня уже много лет,.. Лучше расстаться с жизнью, чем с этим кругом...
Я видел на заводе оборудование, предназначенное для самых различных целей, прессы, приспособления для изделий сложного профиля — все это вышло из рук Дитца. Дитц... Это имя здесь звучит как марка. Дитц — это значит: сработано точно, основательно, на совесть...
Слушая Дитца, стараясь запомнить то, что говорили мне о нем, я думал: это рабочий, который целиком сформирован современным, всесторонне механизированным производственным процессом, ко вместе с тем... Вместе с тем, есть в нем что-то от старинного ремесленника, с его щепетильностью, с его гордостью за дело рук своих, его личным, нерастворяемым в общем потоке отношением к своему труду. Сохранятся ли, выживут ли эти качества рабочего человека, имя которому «мастер», в эпоху серийности, стандарта, автоматики, огромных коллективов, из каких состоит нынешнее производство?.. Не знаю. Во всяком случае мне кажется, что без этих качеств нет, не может быть рабочего человека, хотя сами эти качества могут внешне трансформироваться, меняться... Что же до Дитца, то у себя в цеху, да и на всем заводе, он, сам того не подозревая, для множества людей, особенно для молодых рабочих, является мерилом, образцом.
Как-то раз он остановил меня в цеху — к тому времени мы уже знали кое-что друг о друге, приятельски здоровались, перешучивались.
— У вас есть свободных десять минут? — спросил он и привел меня в своему верстаку.
Я напрасно пытался догадаться, о чем хочет он мне
сказать.
Он сказал:
— Вы любите стихи? — и посмотрел на меня задиристо, с вызовом.— Я люблю стихи!
Я сказал, что люблю тоже. Он обрадовался:
— Пушкин? — Он положил сухую твердую руку мне на плечо.— Пушкин, а? Гете?.. Эти книги стоят у меня дома на полке. И Шиллер, Фридрих Шиллер, а?.. Вы знаете Фридриха Шиллера?.. Какое сердце, какая душа!.. Помните — «Разбойники», это про двух братьев, один был злой, негодный человек, а другой боролся за правду, за справедливость, вы помните?.. Это трагедия!.. И еще — «Дон Карлос», «Валленштейн», «Вильгельм Телль». Он любил свободу, Фридрих Шиллер, да! И поэтому ему нелегко было жить. Его ненавидели князья, его обижали, да, очень обижали, его даже сажали в тюрьму... Но Шиллер говорил, все переменится, пройдет, злые погибнут, останутся добрые, да! Помните, у него есть стихотворение, вот это...
Дитц начинает читать на память, но я давно забыл немецкий, не возвращался к нему после школы. Дитц переводит, некоторые слова затрудняют его, тогда он, стуча мелом по неровной поверхности жестяного листа, прибитого к верстаку, пишет, приговаривая;
— Здесь умляут... И здесь — умляут... Понимаете — умляут?..
К Дитцу подходит бригадир, протягивает какой-то чертеж.
— Нужно, чтобы через два часа было готово, Петрович...
— Два часа?.. Я сделаю за полчаса! — нетерпеливо отвечает он.— Иди, будь спокоен, да!..
И снова поворачивается ко мне:
— Фридрих Шиллер говорит в этих строчках: люди, все честные, хорошие люди на земле должны соединиться... И тогда везде будет мир, и радость, и... как это?.. Да, счастье!.. Миллионы, миллионы людей должны соединиться, обняться, как братья!..
Глаза у Дитца розовеют от возбуждения, очки прыгают на носу, он взволнованно тычет мне в грудь пальцем...
Позже я нахожу в томике Шиллера эти стихи — те, что услышал в цехе. Вот они:
Радость, пламя неземное,
Райский дух, слетевший к нам.
Опьяненные тобою,
Мы вошли в твой светлый храм.
Ты сближаешь без усилья
Всех разрозненных враждой,
Там, где ты раскинешь крылья,
Люди — братья меж собой...
Обнимитесь, миллионы!
Слейтесь в радости одной!..
Роясь в блокноте, я наткнулся на запись в три слова: «Дитц, Мастер, Романтик».
6
Бывая на заводе, я почти каждый раз заходил в партком, небольшую, солнечную комнатку, с четырьмя шкафами разнообразной, с мыслью и вкусом подобранной политической литературы, от классиков марксизма до новейших исследований по вопросам производства, экономики, социологии, с неизменно свежими цветами на рабочем столике заводского парторга — Антонины Николаевны Душко. Обычно сюда шли и шли люди, дверь закрывалась только для того, чтобы тотчас открыться, я сидел в сторонке, старался не мешать, и ждал, пока у Антонины Николаевны и для меня выкроится минутка. Минутка, как правило, выкраивалась... И всякий раз я ощущал, что понять то, что связано с этой комнаткой, не поможет мне никакая литературная схема, все здесь было опровержением этой схемы...
