...Мы говорили с ним о разном, но я ни разу не обнаружил в нем ни той иронической инфантильности, ни того равнодушия к сложным проблемам действительности, которое иногда замечается у его мускулистых сверстников,— от эдакого спортивно-технического «суперменства». Наоборот, у него вполне определенные, выработанные требования и оценки, о чем бы ни заходила речь — о жизни в самом широком смысле, о заводе или о книгах.
Он сказал о своем директоре:
— Хороший человек.— Потом подумал и в свойственной ему неторопливой манере добавил: — Очень хороший человек. Он никогда не обманывает, всегда говорит, как оно есть. Ему — верят.— И снова, помолчав: — Он даже когда по телевизору однажды выступал, о заводе рассказывал — и тогда ничего не прибавлял, не приукрашивал...
О книгах:
— Нравятся те, в которых все как в жизни.
Он назвал некоторые из них: я, признаться, о большинстве и не слышал и тут же попросил — принести какую-нибудь из этих книг. Он принес. Это была повесть о молодом рабочем парне нашего времени, герой не ограничивался рефлексиями — в нем было действенное, активное начало, воля, искренность, цельность характера. Мне помогла повесть понять Фадькина — то, чего он ищет, ждет от литературы,
С некоторой опаской я задал стандартный вопрос о любимом писателе, ожидая, что в ответ услышу, например, о Джеке Лондоне («что же, подумал я, и Джек Лондон... Юношеская романтика... Нет, все это понятно и...»).
Но Фадькин вдруг улыбнулся — мне отчетливо запомнилась в этот момент его улыбка — широкая, светлозубая, во все лицо, и какая-то вместе с тем особенная — застенчивая, девичья улыбка...
— Я Пушкина люблю,— сказал он.— Как он умел... Все у него — и просто, и... легко, красиво!..
...Во всем, что и как он говорит или делает, чувствуется личность, и далеко не заурядная. Та же личность прощупывается в его биографии — биографии парня, который родился в маленьком уральском городке, рос без отца, после семилетки приехал в Темиртау, за семь лет работы на газобетонном стал одним из самых высококвалифицированных рабочих, закончил вечернюю школу, поступил в техникум и вот — сдает экзамен за первый курс.
Это не та личность, которая стремится присвоить себе мир, а та, для которой смысл существования — в том, чтобы усвоить его истинные ценности, утвердить себя в этом мире. И труд — не единственная, но главная форма, способ такого утверждения.
4
Между прочим:
— Когда Фадькин пришел к нам на завод, я смотрю — а он такой маленький, такой робкий... Думаю, да из него и мужчина никогда не получится.
Так вспоминает бригадир Алексей Сергеевич Гончаренко, вспоминает не без удивления перед тем, как и во что вырос его ученик.
Я уже о Гончаренко упоминал мимоходом в связи с изобретательской деятельностью на заводе. Тут можно было бы присоединить еще многое, рассказав, например, о том, как этот одареннейший в своем деле человек, помимо изобретений, разработал и внедрил 44 рационализаторских предложения, сэкономив для предприятия около семи тысяч рублей, и не только сэкономив, а и упростив, облегчив труд десятков, если не сотен людей. Но меня заинтересовало в Гончаренко другое...
Нашел я его не сразу: бригада занимается ремонтом кранов, ее обычное рабочее место — где-то в цеховом поднебесье... Как-то я добрых полсмены дожидался, пока Гончаренко спустится на землю, но в тот день, кроме могучих очертаний его спины и плеч, как ни задирал голову, так ничего и не увидел.
Назавтра утром я поднялся по узеньким ступенькам туда, где, вторым этажом, рабочие из бригады Гончаренко складывали стены и настилали пол будущей комнаты отдыха. Сам бригадир, стоя на шатком перекрытии из досок, давал быстрые, отрывистые указания — кому чем заняться, его понимали с полуслова. В стене был проделан проём — выход на балкон, уже сооруженный, но еще не покрашенный, рыжий от несчищенной ржавчины. Из проема внутрь било солнце. Гончаренко стоял как раз в его густо-золотом луче. Плотный, крепкий, с короткими светлыми усиками на красноватом, как бы раскаленном от солнца лице. На крутых его плечах, на тяжеловатом, круглящемся мускулами теле пламенела — красное с черным — ковбойка. Весь он был полон какой-то горячей, даже опаляющей энергии, но энергии не суетливой, не мельтешащей, а размеренной, сосредоточенной: движения точны, уверенны, взгляд умных, все замечающих глаз — хозяйственен, зорок...
Таким я его и запомнил.
Гончаренко родился в Казахстане, ровно сорок лет назад. Родители его, умершие оба, когда сыну шел девятый год, переселились сюда из Воронежской области еще в дореволюционные времена.
С землей Гончаренко был связан и в детстве, и в молодости; он закончил школу механизации, работал комбайнером, а в Темиртау приехал, отслужив в армии, но и тут крестьянские привычки оборвались не сразу. Жизнь едва-едва начинала налаживаться, и Гончаренко, уже семейный, обзаведшийся хозяйством, ходил косить сено для своей коровы — кстати, как раз на том самом месте, где теперь стоит газобетонный завод... Сейчас у Гончаренко нет коровы (хотя кое-кто из заводских по-прежнему скот держит), а есть резиновая лодка, на которой он ездит рыбалить, есть мотоцикл «Урал» с мотором в 28 лошадиных сил — по воскресеньям Гончаренко с женой и сыновьями катит за сто двадцать километров, за грибами, за ягодами...
Так вот, когда, отыскав укромное местечко в цеху, толковали мы о разных разностях, в том числе и об этих прогулках, он, посмеиваясь, живописал их с особенным удовольствием, даже смаком — я про себя отметил одну деталь. Одну, в общем-то, саму по себе еще ни о чем не говорящую деталь. Ведь и отдых для него — занятие не праздное, не бесполезное, подумал я, лодка — а тут же и рыбалка, мотоцикл — и снова не так просто, ухарства ради, а при всем при том ягодка, грибки...
Это, конечно, была мелочь, и я от нее тут же отмахнулся. Но дальше... Дальше, о чем бы Гончаренко ни рассказывал, во всем сквозил все тот же практичный, трезвый взгляд на вещи — хозяйский, я бы сказал — здравомыслящий взгляд.
Так он говорил о порядках, давно заведенных в бригаде. Бригада у него дружная, подбиралась и слаживалась не за один день. И если в нее приходит новичок, собираются, слушают всей бригадой, кто, откуда, почему — целый экзамен! А как же — надо знать, с кем жить, с кем работать... И попутно объясняют свои обычаи: чего не знаешь — научим, где не сможешь — поможем, а дисциплина — тут уж не обижайся. И если этим самым балуешься, выпиваешь то есть,— не утаивай, а сразу клади на свои планы крест: каши мы с тобой на сварим. Подумает-подумает — и, если «несерьезный», как говорит Гончаренко, человек — больше не заявится, а «серьезный» — милости просим...
