рокот товарных вагонов. Провели электричество – чтобы освещать сам лагерь и клуб, где могли встречаться заключенные. И, знаете ли, такая красота вокруг… Сто пятьдесят километров от Полярного круга. В Абези можно увидеть северное сияние, а в ясную погоду различимы вершины Уральских гор.
Сначала я должен объяснить вам, по какой иронии судьбы такие люди, как ваш брат, попадали в Абезь. Сталин был потрясен бомбардировкой Хиросимы и Нагасаки. Он опасался вторжения со стороны плохо охраняемой арктической границы. Вот почему он так хотел заселить этот пустынный край и устроить в нем военные базы. Кроме того, эти негостеприимные места таили уникальные залежи угля, меди, никеля, кобальта… еще в Абези есть гигантские месторождения природного газа, но их разведали позднее. СССР лишился угольных запасов украинского Донбасса – его оккупировал вермахт, и уже тогда в голове Сталина созрел план: провести железнодорожные пути, которые связывали бы Москву с Воркутой. Но приступить к выполнению плана смогли только в декабре 1946 года. Дорогу назвали „Трансполярной магистралью“, а в народе – „Сталинкой“. Стройка была как при фараонах, а ведь это Сибирь, вечная мерзлота. Предполагалось, что через каждые пятнадцать километров будут построены вокзалы – и станция Абезь была одним из таких, задумали также строить порты, судоверфи, заводы… Чтобы возвести все это и для разработки месторождений нужны были трудовые ресурсы – тысячи бесплатных рабов. И таковые нашлись: заключенные ГУЛАГа.
Вы, Тамара Платоновна, конечно, слышали о ГУЛАГе – Главном управлении лагерей. Его назначение – изолировать тех, кого власти сочли опасными, их называли «зэками». Сталин то и дело издавал законы, по сути превращавшие в преступников поголовно каждого гражданина Страны Советов, включая женщин и детей. Нужда в рабочих руках для возведения „Сталинки“ и других объектов подпитывала репрессии, а репрессии поставляли стройкам рабочую силу. На этом держался порочный круг ГУЛАГа.
Сталин умер в 1953 году, но Абезьский лагерь просуществовал до 1959-го. Там было четыре отделения мужских и два – женских. Женщинам в лагерях было тяжелее всего. Они были в подчинении у мужчин, то есть рабынями рабов. Но мужчины были строжайше отделены от женщин… Простите, что задерживаюсь на таких подробностях, Тамара Платоновна… Они едва видели друг друга издали, и все-таки природа брала свое – в лагере то и дело возникали „романы“. По лагерю передавали обрывки бумаги – на них писали любовные записки. А сколько никчемушних беременностей… и открывавшихся под стаявшим по весне льдом крошечных скелетиков. В это трудно поверить, но как-то раз весь лагерь едва не перерыли из-за случайно обнаруженных у кого-то любовных записок.
Льва Платоновича поместили в четвертое отделение, очень многолюдное. Большинство зэков вкалывали на приисках, но вам следует знать, что Лев Платонович пользовался определенной благосклонностью режима. Из-за туберкулеза и еще потому, что он был интеллектуалом, его назначили в команду, которая занималась обеспечением лагеря. Я тоже работал в службе снабжения. Однако здоровье вашего брата очень быстро ухудшилось, и не прошло и пяти месяцев, как его перевели в другое отделение – оно называлось больничным.
Ритуал для всех прибывавших в Абезь был всегда одинаков. Едва сойдя с поезда, даже если у вас с собой не было ничего, кроме надетой на вас одежды, вас бесцеремонно обыскивали. Потом подавали „кормежку для новобранцев“. Под безоблачными небесами, типичными для этого холодного и сухого климата, прямо посреди поля расставлялись столы с длинными узкими лавками. Все грязное и шаткое. Пища с самого утра – протухшая солонина из трески, вся в пыли, поскольку северный холодный ветер дует не переставая. Невозможно ничего проглотить. В другие дни давали тепловатый суп, разбавленный водой, мы между собою называли его баландой.
Лагерь состоял из десятков абсолютно одинаковых кирпичных бараков. Бывало, что четверо или пятеро зэков грузили мешки с песком или углем весом в триста килограммов. Они были все грязные, в лохмотьях. Можно было помыться в Воркуте, но зимой вода в реке замерзала. Умывались наскоро снегом: обтерлись – и все на этом.
Зэки работали по двенадцать часов в сутки без перерыва, в том числе по воскресеньям. Только в день празднования революции давали продых. Требовался час, чтоб дойти до шахты, и час – вернуться обратно. Живя в таком ритме, быстро становишься механической куклой. Летом лопнуть впору от жары, но все равно приходилось побольше на себя надевать, иначе всю кожу искусают комары, которые гнездятся на болотах. Зимой температура опускалась до пятидесяти. Вы, должно быть, думаете, что уж при таких температурах хотя бы насекомые не станут донимать. Не тут-то было! Гнус – это такой вид полярных комаров, которые гудят как самолет. Они умудряются выживать в бараках, лезут в уши, в рот, в глаза… А пурга, Тамара Платоновна, – нет ничего хуже пурги. В пургу вся природа становится единой движущейся массой, она, как животное, посвистывает, шевелится, и кажется – вот-вот сожрет вас. Напрасно думают, что полярный холод безмолвен. Льды там завывают. Почва под ногами так тверда, что об нее разбиваются лопаты и мотыги. Зэки умирали десятками, сотнями. И пурга сразу же заносила их трупы.
Говоря о ГУЛАГе, перво-наперво называют цифры. Они не укладываются ни в какой человеческий разум – за двадцать пять лет миллионы советских людей прошли через это – чудовищные условия, экстремальные температуры, неслыханные показатели смертности… Да, но были еще и величины бесконечно малые, бесконечно простые: упавшая на землю крошка хлеба, от которой не оторвать глаз, и она становится вашим наваждением.
Если от бараков спуститься к оврагам, можно было увидеть желтую корку льда. Это – замерзшая моча. Людям приходилось бегать туда в одних кальсонах и быстро мочиться – иначе их могли счесть за беглецов и тогда стреляли поверх голов. А бадья стояла внутри барака, у самого выхода. Горе тому, кто спал там, среди экскрементов и зловонных испарений, – но если углубиться в барак, там было еще хуже. Проветривания никакого. Кругом зловоние, им пропитан весь воздух. Зэки держали все пожитки над нарами, крепя их к свешивавшимся с потолка деревянным кругам, а робы, за нехваткой места, так и засовывали под соломенные тюфяки сырыми, и на следующее утро надевали влажными. Ничего не высыхало. Повсюду удушливая вонь. В спальном помещении всюду пар, он оседал на стенах и стекал каплями.
Работали без остановки. На все остальное времени почти не оставалось, но ропот и стукачество – куда же без них. Скажу вам, что всегда было и то, и другое. Та самая солидарность, о которой столько говорят, – как мало я ее повидал! Чтобы пережить такое, надо следовать правилу: „Ничему не верь, ничего не
