«Они, казалось бы, любят Пушкина. Но кого же они любят на самом деле? Вооруженные поверхностными и несистематическими знаниями и набором расхожих истин, эти почитатели стоят насмерть за нехитрые схемы, внутри которых чувствуют себя удобно и в которые обязан уложиться и Пушкин. Они всегда выступают с “высоких идейных позиций” и вещают громкие слова. Кажется, что они – за идеалы;…но вдохновляет их вовсе не стремление защитить истину, напротив, активное нежелание ее знать. Приходилось даже слышать, что хорошо бы запретить публиковать сами письма Пушкина».
Нет ли у специалистов в засаде какого-нибудь опровержения? Более чем кстати прибыл отзыв дежурного пушкиниста. Для пущей важности его подпись заверена Старшим Инспектором и скреплена круглой печатью. Довод всего один, но зато такой, что «сразу разваливается все построение».
– Да, – рассуждает оппонент, – письмо к Плетневу о том, что невеста Пушкина ему не пишет, находится в противоречии с тем фактом, что Пушкиным на днях, 26 октября 1830 года, получено письмо от Наталии Николаевны. Требует объяснений и то, что у ответных писем к Плетневу и к Н. Н. одинаковый почтовый штемпель – Арзамас, 30 октября.
– Но, – продолжает недавний гость Старшего Инспектора, – это вовсе не значит, что письма написаны одновременно. Письмо к Плетневу могло быть написано на несколько дней раньше! То есть до 26 октября! Возможно, оно дней пять пролежало в Болдине, на столе у Пушкина. Либо в Арзамазе на почте. Скорее всего, виновата почта. Все объяснилось, и нечего было городить огород.
Произвольный перенос датировки не разрешил недоумения. Ведь не на то жалуется Пушкин Плетневу, что невеста сейчас не пишет. А на то, что за все время пребывания в Болдине от нее ни слуху ни духу:
«Отправляясь в путь, писал я своим, чтоб они меня ждали через 35 дней. Невеста и перестала мне писать, и где она, и что она, до сих пор не ведаю».
Между тем полученное 26-го письмо Наталии Николаевны было отнюдь не первым. По меньшей мере третьим!
Мы отмечали и такую несообразность: тому же Плетневу Пушкин уже сообщал 9 сентября:
«Сегодня от своей получил я премиленькое письмо…»
Поскольку перенос даты на пять дней назад не упраздняет всех несоответствий – зачем же затевать передвижку?
Наталия Николаевна Пушкину писала и пишет. Плетнев о сем давно извещен. Несовместимость фактов остается.
Все три болдинские письма к Плетневу проштемпелеваны в Арзамасе теми же числами, что и письма к Н. Н. Складывается впечатление, что Пушкин придерживался определенного порядка. Когда наступает почтовый день, он спервоначалу пишет к Плетневу. Затем, глядя на написанное, поэт вставляет в следующее, в письмо к Н. Н., внешне похожие фразы. Эти вариации должны подтвердить в глазах почтовой цензуры бесхитростность, взаправдашность всего, что наговорено в письмах к Плетневу.
Каким числом следует датировать третье письмо к Плетневу?
День получения письма от Н. Н., 26 октября, приходился на понедельник. Штемпели на ответном письме Пушкина и на его письме к Плетневу – 30 октября, пятница.
В письме к Н. Н. сказано: «письмо ваше… получил я 26-го». Не сказано: «получил сегодня, 26-го». Не сказано: «получил вчера, 26-го».
Значит, он писал позже. В свой обычный почтовый день, в среду 28-го.
А к Плетневу? Согласно заведенному порядку – в тот же день, в среду утром. Либо накануне, 27-го. При любом сочетании – после получения письма от Н. Н., пришедшего 26-го.
Но что прикажете делать, если дежурный останется при своем мнении, скрепленном визой Старшего Инспектора?
На минуточку уступим власть предержащим. Допустим, что письмо к Плетневу, согласно их пожеланию, все-таки переместилось дней на пять, на 24 или 25 октября.
Легче от того не станет. Ибо некуда девать еще одну закавыку. Другое письмо, не к Плетневу – к М. П. Погодину, датируют так: «начало ноября 1830 г.»
Оно получено московским адресатом 8 ноября – о сем есть запись в дневнике Погодина.
В состав письма входило предназначенное к печати стихотворение «Герой». Письмо деловое, спешное.
И в данном письме, несомненно, написанном после 26 октября, нас ожидает все то же фактическое несоответствие:
«Никто мне ничего не пишет. Думают, что я холерой схвачен и зачах в карантине. Не знаю, где и что моя невеста. Знаете ли вы, можете ли узнать? ради Бога узнайте и отпишите мне…»
Из Москвы, кроме Наталии Николаевны, Пушкин получал письма от С. Л. Пушкина, от Л. С. Пушкина…
Кто же такие «никто», которые не пишут? Приходится вернуться к мысли, что «моя невеста» – постоянная шутка. Прозвище, известное всему ближайшему окружению поэта.
Пушкин советует Погодину печатать стихотворение «Герой» без имени автора. Стало быть, не испрашивая особого дозволения у Бенкендорфа. Тем паче, что сей государственный муж куда-то запропастился, не шлет ожидаемого Пушкиным письма. «Никто» – из властей – не пишет…
Если принимать слово «невеста» в буквальном смысле – выйдет, что, продолжая переписку с Натальей Гончаровой, получив от нее три письма, Пушкин просит навести о ней справки окольным путем, и сообщить, что на сей счет слышно…
Собирать слухи? Предоставим это занятие дежурным пушкинистам.
И освободим от него – Александра Пушкина.
Еще раз сопоставим пушкинские письма.
1826, из Михайловского, А. Вульфу. «А об коляске сделайте милость, напишите мне два слова, что она? где она?»
1830, из Болдина, П. Плетневу. «Невеста и перестала мне писать, и где она, и что она, до сих пор не ведаю».
1830, из Болдина, М. Погодину. «Не знаю, где и что моя невеста».
Дежурным пушкинистом усмотрено важное различие: в то время, как относительно тайного значения «коляски» имеется достаточная документация, таковой нет в наличии относительно «невесты».
«В данном же случае ни документов, ни следов прошения Пушкина о поездке или намерения обратиться с таким прошением не прослеживается».
Дежурный забыл, что «следы прошения», а именно неблагоприятный ответ Бенкендорфа, мы уже приводили. Остается напомнить само «прошение», отосланное Пушкиным к Бенкендорфу в январе 1830 года:
«Покамест я еще не женат и не связан службою, я бы желал предпринять путешествие во Францию либо в Италию. Если, однако, оное не будет мне позволено, я просил бы согласия посетить Китай…»
Вскоре обстоятельства переменились. В связи с предстоящей женитьбой забрезжила мысль о свадебном путешествии. Возник замысел, обозначенный в письме к Плетневу:
