и порядочный человек и мой друг, постарался поправить мое положение, используя связи со своим однокашником – упомянутым выше генералом Паттакосом, одним из членов военного триумвирата, узурпировавшего власть в Греции. Ему это удалось, и я через две недели вернулся на работу в свой отдел печати, где оставался до декабря 1967 года под начальством директора отдела Георгиоса Вранопулоса, который сменил на этом посту уехавшего в Канаду Цигантеса.
Мой шеф был карьерным дипломатом и первым секретарем посольства, а директором отдела печати и информации он работал по совместительству. Отцом Георгиоса был начальник афинской полиции, ставший министром внутренних дел в правительстве Караманлиса во второй половине 1950-х годов. Младший Вранопулос не отличался ни сильным характером, ни большим умом, но был амбициозен и рассчитывал сделать блестящую карьеру. Он, кстати, тоже в свое время учился в Афинском колледже. Мне Вранопулос сразу сказал, что хунта скоро падет, и предложил занять пост директора своего политического бюро, когда его сделают в Греции министром. Все это было, конечно, вилами по воде писано, однако я надеялся организовать вместе с моим начальником оппозицию «черным полковникам» прямо в греческом посольстве. Так что мы с Георгиосом строили совместные планы и даже обсуждали, как мобилизуем других сотрудников и чуть ли не оккупируем наше посольство.
Очень скоро, однако, полковник Пападопулос, занявший сразу несколько государственных постов, в том числе и пост министра печати, вызвал в Афины всех директоров зарубежных греческих бюро печати и информации и поставил их перед выбором: с ним или против него. Слабовольный Вранопулос испугался и согласился служить хунте. Он вернулся в Вашингтон и первым делом заявил мне, что мы с ним ошибались, не поняв, что полковник Пападопулос спасет Грецию. Так что планы оккупации посольства силами оппозиционно настроенных дипломатов приказали долго жить, а Георгиос остался на государственной службе и несколько позже был назначен генеральным консулом Греции в Нью-Йорке.
Передо мной он все-таки чувствовал себя неудобно и объяснял, что главной причиной смены его гражданской позиции была забота о детях. В конце концов Вранопулос дорого заплатил за проявленное малодушие. Когда хунта пала, его отозвали в Афины, в греческий МИД, где его оставили без конкретного назначения (и даже без рабочего стола) и где дипломат некоторое время бродил как тень по коридорам министерства, а потом впал в депрессию и скоропостижно умер от инфаркта.
Но вернемся в 1967 год. Пока в Вашингтоне происходили все эти события, в Канаде проходила Всемирная выставка ЭКСПО. В выставке участвовали многие известные люди, в том числе руководители разных стран. В июле на нашу голову свалился греческий король Константин с королевой Анной-Марией, и меня командировали от посольства в Канаду, чтобы я оказывал содействие королевской чете в организации контактов с местной прессой. Король посетил Монреаль, где проходили основные мероприятия выставки, а также Оттаву и Торонто.
В Торонто тогда проходила парусная регата, и Константин, заядлый яхтсмен и к тому же олимпийский чемпион, участвовал в этих соревнованиях. Я сопровождал королевскую чету и приближенных к ним лиц во всех трех канадских городах, а потом еще и в Вашингтоне. Кстати сказать, у короля был собственный пресс-секретарь, который делал большую часть работы (между прочим, он и представил меня монарху). Получилось, что я в основном наблюдал, то есть был, так сказать, «свидетелем истории».
А наблюдать и свидетельствовать было что. Всюду, где бы ни появился король, собирались огромные толпы греков-иммигрантов, проживавших в Канаде. Люди несли транспаранты и скандировали лозунги и уничижительные слова против хунты. Король Константин получил возможность увидеть, как греки диаспоры относятся к «новому правительству». Я думаю, это произвело на него впечатление. На пресс-конференции в Вашингтоне, когда кто-то из журналистов, задавая свой вопрос, произнес слова «Ваше правительство», Константин спокойно, но решительно ответил фразой, вошедшей в историческую летопись периода греческой военной диктатуры: «Это не мое правительство».
Добавлю, что в самой Греции в это время происходили очень неприятные вещи: просочились первые слухи о жестоких пытках, тотальной прослушке, военных судах. Людей начали в массовом порядке высылать на острова – Аморгос, Агиос-Эфстратиос, Лерос, Ярос и другие. Некоторые греки, не дожидаясь ареста, убежали за границу. После двух арестов выехал в эмиграцию и идейный вдохновитель левых и известный композитор Микис Теодоракис. Вслед за роспуском парламента были распущены и оказались под полным запретом все политические партии, а также большинство профсоюзов. Такой же запрет был наложен на демонстрации и забастовки. Обо всем этом я не только читал в американских газетах, но и слышал своими ушами от греков-эмигрантов и их родственников, проживавших в США.
Доходили до меня и слухи о нововведениях в культуре: в литературе, искусстве и музыке была установлена цензура, в университетах преподавание было переведено на кафаревусу, что должно было напоминать о роли этой формы греческого языка в становлении самостоятельности Греции после ее выхода из-под ига Османской империи. В духовной жизни обозначился критический настрой по отношению к Западу, усиленно возрождался «национальный христианский дух», продвигались традиционные православные ценности, причем зачастую в утрированном виде. Дошло, например, до того, что женщинам было предписано ходить в юбках не короче пятнадцати сантиметров от земли. В постные дни запрещалось торговать мясом.
Народ активного сопротивления на этом этапе не оказывал и пассивно ждал, что будет. Это тем не менее совершенно не означало, что хунта получила поддержку греческого народа. Почему же свободолюбивые греки не сопротивлялись установлению военной диктатуры?
Причин, с моей точки зрения, несколько. Для начала назову четыре. Во-первых, к апрелю 1967 года греки реально устали от затянувшегося политического кризиса – правительственной чехарды, противостояния между королем и двумя Папандреу, неспособности политиков-центристов объединить силы для решения проблем государства и общества. Во-вторых, люди ожидали, что, «восстановив стабильность», военные вскоре передадут власть гражданскому правительству, как это не раз имело место в стране в прошлом. (В дальнейшем, когда стало ясно, что этого не происходит, недовольство хунтой стало расти, но об этом я скажу чуть ниже.) В-третьих, сказывались память о кошмарах относительно недавней гражданской войны и ущерб, понесенный населением, особенно в деревнях, и политически активными левыми силами. Наконец, в-четвертых, все были так или иначе уверены, что хунту поддерживают США с их гигантскими военными и экономическими ресурсами и потому сопротивляться бессмысленно. По правде говоря, до сих пор все в Греции считают, что в 1967 году полковников привели к власти американцы, и в этом кроется причина массового антиамериканизма греков в период после хунты.
Кстати, Пападопулос всеми силами старался показать миру, что его режим не является марионеткой США, и даже заявил об отказе от американской экономической помощи. После ажиотажа и неразберихи первых
