В сумерках деревню наполняли новые звуки: в лесу трещали ветки, а в домах мололи рис в ступках. Там и сям слышалась перекличка голосов жителей, испуганные птицы взлетали над деревьями, а потом со щебетом возвращались обратно. Под кваканье лягушек и жаб, стрекот кузнечиков, уханье сов наступала ночь. Над соломенными крышами деревенских кухонь вился дымок. Люди, возвращались с полей с фонариками или факелами.
«Мы должны стараться быть такими, как луна» – эту фразу часто повторял один старик в Кабати. Он всегда так напутствовал соседей, проходивших мимо его дома и спешивших к реке, чтобы набрать воды, поохотиться или выпить пальмового вина на берегу. То же он говорил работникам, отправлявшимся на плантации. Как-то я спросил у бабушки, что значат эти слова. И она объяснила: эта поговорка напоминает человеку, что всегда нужно вести себя наилучшим, благороднейшим образом, быть добрым и внимательным к окружающим. Люди часто недовольны солнцем: то оно нестерпимо жарит, то надолго прячется за тучи, так что становится холодно и идет дождь. А луна всем всегда приносит радость. Лунный свет дарит счастье, хотя каждый понимает это счастье по-своему. Дети играют с тенями и резвятся в лунном свете, взрослые собираются на перекрестках, беседуют и пляшут всю ночь напролет. Луна веселит сердце. Вот почему нужно попытаться уподобиться ей.
– Ну, ладно, – прервала тогда свой рассказ бабушка. – Кажется, ты голоден. Пойду приготовлю тебе пюре из кассавы[7].
После того, как она рассказала мне о луне, я другими глазами посмотрел на свою жизнь. Каждую ночь, когда в небе появлялось это светило, я выходил в сад, ложился на траву и внимательно смотрел в небо. Мне хотелось понять, почему луна так притягивает взоры и отчего люди так радуются ее появлению. С восхищением и трепетом я стал замечать разные фигуры на ее бледном лике. Иногда я различал мужской профиль с короткой бородкой и в шапочке, как у моряка. В другой раз мне привиделся дровосек с топором, а еще – женщина, укачивающая на груди младенца. Всякий раз, когда я сейчас устремляю свой взгляд на эту царицу тьмы, я снова и снова вижу те же образы, что и тогда, когда мне было всего шесть лет. И это утешает меня: значит, какая-то частица детства еще живет в моей душе.
…Я иду по городу, воздух которого пропитан запахами крови и обугленной плоти, и толкаю перед собой ржавую тележку. Издалека доносятся приглушенные стоны тех, чей дух в эту минуту покидает истерзанные тела. Я прохожу мимо умирающих. У многих нет рук или ног. Внутренности вываливаются из пулевых отверстий в животе или груди; мозг вытекает через уши и ноздри. Мухи до того остервенели от такого пиршества, что на лету падают в лужи крови и тонут в них. Глаза людей, находящихся при смерти, алее крови, которая сочится из свежих ран. Изможденные лица настолько худы, что кости, кажется, вот-вот прорвут тончайший покров кожи. Мои драные крейпсы насквозь пропитаны кровью. Она ручьями стекает с коротких штанов цвета хаки, которые на мне надеты. У меня ничего не болит, и я не могу понять, ранен ли я. За спиной я ощущаю тяжесть и тепло разогревшегося на солнце металла – это автомат «АК-47». Когда же я последний раз стрелял из него? Мой мозг будто бы пронзен иглами, что-то мешает сосредоточиться. Я с трудом различаю, день сейчас или ночь. В моей тележке чей-то труп, завернутый в белую простыню, но я не знаю, почему везу на кладбище именно это тело.
Дойдя до места захоронения, я с трудом поднимаю труп. Такое впечатление, что он сопротивляется. Из последних сил тащу его на руках, подыскивая подходящее место для захоронения. Тут появляется боль. Она пронизывает каждую клеточку от самых ступней, поднимается вверх по позвоночнику, так что невозможно и шагу ступить. Я падаю на землю в обнимку с мертвецом. На простыне проступают багровые пятна. Устроив тело на земле, я начинаю медленно разматывать саван снизу. От ног до шеи вся плоть изрешечена пулями. Одна пробила кадык, так что в горле зияет дыра. Я приподнимаю кусок ткани, закрывающий лицо… И узнаю в нем себя самого.
Я очнулся в холодном поту на прохладном деревянном полу, на который упал некоторое время назад. Надо включить свет – это поможет быстрее вырваться из ледяных щупалец кошмарного видения. И тут – пронизывающая боль в позвоночнике. Ощупываю одну из стен комнаты – это неоштукатуренный кирпич, стильный элемент дизайна.
Прислушиваюсь к звукам рэпа, которые доносятся из проезжающей мимо дома машины. Встряхиваюсь, пытаюсь подумать о новой жизни, которая открывается передо мной сейчас. Я уже месяц в Нью-Йорке, но мое сознание по-прежнему рвется туда, через океан, в покинутую мною Сьерра-Леоне. Я снова и снова вижу себя шагающим с автоматом Калашникова через кофейную плантацию в составе небольшого отряда. В нем в основном мальчишки и всего несколько взрослых. Мы движемся к ближайшему городку, чтобы захватить там одежду и продовольствие. На окраине плантации наш отряд тогда неожиданно наткнулся на другую вооруженную группу, пересекавшую футбольное поле – оно примыкало к деревне, от которой остались лишь руины. Мы открыли огонь и палили без остановки, пока не перебили всех до единого «конкурентов». Потом мы деловито обыскали мертвецов, забрали боеприпасы и провизию. Что-то съели тут же, рядом с трупами, хотя из их ран хлестали реки крови. В ту группу входили такие же юнцы, как и мы, но нас это мало беспокоило.
Я поднялся с пола, смочил холодной водой полотенце и повязал его на голову. Заснуть было страшно, но и бодрствовать не легче – постоянно накатывали тяжкие воспоминания. Ах, если бы можно выкинуть из головы всю эту грязь, навсегда отделаться от нее. Хотя, конечно, я понимаю, что этот опыт составляет неотъемлемую часть моей жизни. Он сформировал меня как личность. В ту ночь я совсем не спал, ждал рассвета, чтобы можно было полностью погрузиться в новые заботы. Нужно попробовать снова стать счастливым, ведь когда был ребенком, я знал, что такое счастье. Способность радоваться жизни сохранилась где-то в глубине моей натуры, несмотря на то, что я пережил страшные минуты, когда смерть казалась высшим благом. В те дни в Америке я, кажется, существовал одновременно в трех мирах: в реальности, мире снов и мире воспоминаний.
Мы провели в Маттру Джонге больше времени, чем думали. О наших близких по-прежнему не было никаких вестей. Оставалось лишь надеяться, что им удалось спастись. Было непонятно, чего еще можно ждать.
Ходили слухи, что боевики обосновались в Сумбуйе, городке примерно в сорока километрах к северо-востоку от Маттру Джонга. Вскоре эту информацию подтвердили очевидцы. Люди, которых бандиты пощадили во время сумбуйской резни, приносили листовки и рассказывали о произошедшем. В воззваниях бесхитростно сообщалось, что скоро повстанцы придут и сюда и хотят встретить теплый прием населения. Они, оказывается, сражаются за нас! Один из вестников, молодой человек, показал выжженные на его теле горячим штыком буквы «ОРФ» – Объединенный революционный фронт. Помимо этого, пламенные борцы за свободу отрезали ему все пальцы, кроме больших. Они это называли «единственная любовь». Дело в том, что до войны люди иногда показывали друг другу поднятый большой палец, как бы признаваясь: «Ты моя единственная любовь». Жест сначала вошел в обиход поклонников регги, а потом распространился в народе.
