движения Геня Горелик, прославившаяся тем, что в 1905 году убила в Мозыре жандарма и основала мимолетную Мозырскую республику. Ее могла ждать смертная казнь. Защищать ее приехал американский адвокат. Геню сослали в Сибирь, но оттуда влюбившийся в нее адвокат помог ей бежать в Китай, а затем в Америку. Про нее в Бунде была песня:
Геня Горелик даршн дрошес:
Гвалт, газлоним, Бунд багробн!
(Геня Горелик проповедует:
Гвалт, разбойники, Бунд уничтожен!)
В 30-х годах она посетила СССР, к тому времени став американской коммунисткой. Гене очень не нравилось все, что она видела в Советской России, и она этого особенно не скрывала.
Бабушка Гуша почти не знала русского языка и была лихим патриархальным домашним существом. У деда с бабушкой выжило шестеро детей: мать, Рива, Геня, Дина, Яша и Носов.
Калинковичи до революции были оживленным еврейским местечком. Там был парализованный мудрец Хаим Дорожка, которого его поклонники передвигали с места на место на коляске. Под его влиянием в Калинковичах стали говорить на иврите. Один из двоюродных братьев матери Лейб Горелик уехал в Аргентину и стал там учителем иврита и еврейским писателем.
Гражданская война принесла много горя. Дина попала в железнодорожную аварию возле Чернигова и с переломом ноги угодила в больницу, когда эти места захватили петлюровцы. К Дине приехала моя мать ухаживать за ней в больнице, но нога у Дины не срасталась. За матерью взялся ухаживать петлюровец, который пугал ее и Дину рассказами о том, как он убивал евреев: строил в шеренгу и стрелял, смотря, сколько человек может убить одна пуля. Он делал вид, что не знает, что мать и Дина еврейки.
Нога стала срастаться лишь после того, как Носон, работавший служкой у чернобыльского цадика, попросил его помочь. Тот приехал, но, не заходя в больницу, расспросил врача, что происходит с Диной. Выслушав, цадик дал совет: «Вскройте снова ногу и удалите оттуда оставшийся обломок кости».
Отчаявшийся врач готов был на что угодно и последовал совету цадика, черпавшего свои медицинские познания в Талмуде. Нога зажила, но Дина осталась хромой на всю жизнь. Носон вскоре умер от тифа. Его жизнь была окутана некоей тайной. Он был влюблен в нееврейку, что глубоко удручало семью.
Калинковичи переходили из рук в руки. Наилучшие впечатления у евреев оставили немцы, что имело впоследствии трагические последствия. Семейство деда пряталось от очередного вторжения у местного православного священника. Когда приходили красные, священник шел к тайнику и вызывал Геню, с которой был в особенной дружбе: «Хенька! Ваши пришли!» Когда приходили белые или зеленые, бежала к священнику Геня: «Батюшка! Ваши пришли!»
Но белые на глазах изумленных калинковичан иногда становились красными и наоборот. Приход поляков едва не стоил жизни Яше. Они пытались взять его в провожатые, что ничего хорошего не предвещало, так как провожатых они часто убивали. Мать, Рива, Геня и Дина ухватились за Яшу, не выпуская его из дома. Раздосадованный поляк, говоривший по-русски, стукнул Яшу по голове молотком: «Вот кто нами будет править!»
Во время нашествия Булак-Булаховича, который устраивал особенно жестокие погромы, дедовский дом был отдан на постой комиссару Булаховича — знаменитому эсеру Борису Савинкову, а его булаховцы стеснялись.
Во время Гражданской войны дед заработал прозвище — Деникин. Почему-то он возлагал большие надежды на Добровольческую армию и постоянно повторял имя Деникина как грядущего избавителя.
В один из приходов белых была раскрыта подпольная большевистская организация во главе с рабочим Соловьевым. Казнь его, на которой мать присутствовала, произвела на нее сильное впечатление. Соловьев держался с большим мужеством и произнес перед казнью речь, доказывая близкое торжество пролетарской революции.
Лишь Рива, — кажется, единственная из всей семьи, — некоторое время симпатизировала сионистам, голосуя за «Альгемайне Ционистеп».
Нет сомнения, что революция была для всего молодого поколения Гореликов праздником, хотя дед почему-то попал в лишенцы. Мать поехала в Минск учиться в еврейском педагогическом техникуме. А все остальные отправились в Ленинград, так как из Калинковичей туда ходил прямой поезд. Рива поступила на факультет русского языка, Яша — на ветеринарный факультет, а Геня стала учиться на фармацевта. Лишь старшая Дина осталась дома.
Рива вышла замуж за хромого красавца из Витебска Исролика Гнесина. Яша женился на бедной черниговской красавице Соне Шариковой. Геня же так никогда и не вышла замуж, несмотря на веселый нрав. Окончив институт, она вернулась в Калинковичи и стала заведовать аптекой, где Дина стала завхозом. Рива переехала в Москву к Исролику и стала учительницей русского языка, которого хорошо сама не знала, а Яша ушел служить ветеринарным врачом в НКВД, чем отчасти оправдал польское пророчество.
Геня потом говорила, что до войны было так хорошо, что она действительно сознавала себя хозяином жизни.
В 1924 году отец, выступавший иногда в минском еврейском педтехникуме с лекциями, где училась моя мать, стал за ней ухаживать. Разница в возрасте была у них почти в шестнадцать лет. Мать как будто холодно отнеслась к его ухаживанию, — кажется, ей гораздо больше нравился круг ее калинковичских друзей, в котором было немало неевреев. Она всегда вспоминала их с особенной теплотой. Окончив техникум, мать вернулась в Калинковичи, не попрощавшись с отцом, и стала преподавать в местной еврейской школе. Отец явился в Калинковичи без приглашения. «Американец», руководитель Евсекции, известный всем белорусским евреям, он производил, наверное, большое впечатление в местечке.
Он все же женился на матери, которой все завидовали. Какое-то время они жили в Ленинграде, где отец остановился в роскошной гостинице «Астория». Яша любил навещать сестру, и его любимым занятием было запираться в уборной, равной по роскоши которой он никогда не видел в жизни.
В 1926 году в Харькове родилась моя старшая сестра, двумя годами позднее, в Минске, — другая сестра. Интернационализм отца вновь проявился в выборе их имен. Старшей он дал весьма популярное тогда имя Нинель — Ленин наоборот. Это имя было изобретено Троцким в 1922 году. Младшей же отец придумал уникальное имя — Титания — в честь героини Шекспира из пьесы «Сон в летнюю ночь». В Харькове, который был тогда столицей Украины, отец недолгое время пользовался услугами известного впоследствии писателя Эммануила Казакевича — как секретаря, но вскоре выгнал его за безделье.
В 1930 году отец переезжает в Москву, получив назначение замдиректора Института истории партии при МК ВКП(б), директором которого был Федор Никитич Самойлов, член думской фракции большевиков, ставший его другом. Но вскоре отец был назначен директором института, одновременно являясь профессором
