Невский проспект был местом, притягивающим не только иностранцев и профессиональных валютчиков, но и простых любителей, готовых получить банку пива, жвачку или значок от представителей не советской цивилизации. Молодые люди старались добиться с помощью своего английского или немецкого языков знаков внимания, что называлось милицейским выражением "приставанием к иностранцам".
Старались подходить в подземных переходах, где плотность потока людей увеличивалась и был слив, куда в случае необходимости можно было сбросить валюту. В таком месте мы с моими закадычными друзьями
Сергеем Сергейчуком и Климом, решили задержать двух молодых людей, явно пристававших к иностранцам с целью купить валюту. Прижав обоих к стене и предъявив им удостоверения, мы повели ребят к себе в помещение. Когда один из парней был уже заведен внутрь, второй, скинув с Сергейчука очки на землю, попытался вырваться. Серега схватил его за голову и прижал резко к земле, закрывая противнику рот и нос одновременно. Парень замолотил руками, стараясь избавиться, и Сергейчук схватил нарушителя за растягивающийся свитер. Парень постарался выскочить из свитера, но получил подсечку и рухнул в невысохшую грязную лужу на давно не чинившийся асфальт двора. Я выскочил на улицу и, схватив парня за руку, резко вывернул ее за кисть назад.
– Дернешься, я руку сломаю.
Такое задержание прошло бы на ура, если бы нарушитель не оказался сыном одного из отцов города. "Телега" быстро прикатила в горком комсомола, и меня с Сергейчуков вызвали на ковер к ответственному за оперотряды секретарю комсомольской организации города-героя Ленинграда.
Попасть на ковер мне не довелось. Забежав на пять минут домой, чтобы перекусить, и уже стоя в дверях, я был пойман громкой трелью телефонного звонка.
– С Вами говорит майор Сидоркин. Вы Александр?..
– Он самый, – ничего не подозревая, радостно ответил я.
– Вы студент? Верно?
– Студент.
– У нас начало июля, мы даем студентам отсрочки, а Ваша почему-то не оформлена. Вы можете зайти завтра в военкомат к 9 часам утра?
– Могу, а сколько времени это займет? Мне к 12:00 надо быть в горкоме комсомола.
– Всего полчаса, и Вы свободны.
Вечером я застал дома отходящего ко сну отца:
– Меня завтра в военкомат вызывают…
– Они тебя через три дня в армию заберут.
– В какую армию? У меня оперотряд, вызов в горком комсомола, совещание в райкоме в пятницу…
– В красную армию. Иди спать…
– У меня рейд, – не придал я значение его словам.
Утром в военкомате я уверенно подошел к прапорщику, который стоял при входе. Его внешний вид и знаки отличия демонстрировали, что он тут давно и, чувствуя себя царем, любое обращение будет рассматривать, как индивидуальную просьбу к нему лично, и еще подумает ответить ли. Я решил обратиться к нему на армейский манер:
– Товарищ гвардии прапорщик.
– А?
– Доброе утро, мне к майору Сидоркину. Он мне звонил вчера домой.
Где оформляют отсрочки студентам?
Прапорщик, уловив, что майор звонил лично, указывая пальцем в сторону дальнего окна коридора военкомата, произнес:
– А вон он идет по коридору.
Подходя к майору и пропустив мимо ушей его ругать в отношении парня со сломанной рукой, я вновь обратился, как учили на уроках по
НВП:
– Товарищ майор, Вы мне вчера звонили, я пришел оформить отсрочку. Чего надо сделать?
– Молодец, что пришел. Здоров? Жалоб нет? Пробеги медосмотр, это десять минут, не больше. И ко мне за отсрочкой быстренько.
Минут через сорок, я стоял перед седым капитаном медслужбы, который, зачеркнув мою приписку в ВДВ, заключил:
– Годен. Танковые войска.
И назвал мне номер команды, которая должна была дать мне путеводительный лист дальше.
– Танковые? Я же высокий, товарищ капитан…
Капитан, взглянув не то в графу национальность, не то в только ему известные записи и грубо кинул:
– Высокий? Обрежем!!
Я не стал выяснять, что собирается обрезать капитан и, будучи уверен, что отсрочка не за горами, ретировался в ожидании дальнейшего.
Прождав еще час, мы все, кто пришел, сидели в актовом зале военкомата. Майор и сидящий с ним помощником капитан восседали за столом президиума, покрытым желто-серой с неотстирывающимися пятнами от времени скатертью.
– Сейчас мы будет давать отсрочки. Не всем, не всем. Будут и те, кто пойдут служить в Красную Армию. А, может быть, и не пойдут. Кто не хочет служить в Красной Армии? Поднимите руку. Говорите, не бойтесь, я удовлетворю это желание. Обещаю.
– Я! Я не хочу, – вскочил сияющий паренек.
– Иди сюда, сынок. Если человек не хочет в армию, я это понимаю и слово свое сдержу: В Морфлот!!! – закончил он свою речь, и лицо майора заплыло в улыбке.
На пареньке не было лица. Он обхватил голову руками и присел.
– Три года?? Три… – стонал паренек.
– Распишись, матрос. Послезавтра придешь сюда к десяти утра и не опоздай. На флоте точность нужна. Кто-нибудь еще не хочет в Красную
Армию? – обратился майор к залу.
Зал сидел тише воды, ниже травы. Никто не хотел потерять три года вместо двух.
Майор продолжил:
– Итак, существует особая команда. Это специально отобранные люди. Я сейчас назову номер, и они выйдут ко мне сюда.
Я не ожидал услышать так быстро номер своей команды, и, первое, что сделал, поглядел на часы. "Все нормально, в горком, успеваю", – пролетело у меня в голове, и я услышал голос майора:
– Чего встал? Иди сюда, на, распишись здесь.
И майор подвинул мне листок, почему-то закрытый другим листком так, чтобы я не видел текста. Не обратив на это внимания, решив, что просто у военкома на столе много таких листков, и чиркнул свою размашистую подпись. Аналогичное повторили все трое членов моей команды, и тут раздалось, как гром среди ясного неба:
– Завтра утром, в четыре часа, с вещами! Я ожидаю вас всех тут без опозданий. Кто опоздает, попадет под статью. Свободны.
Удар был настолько сильным, что я не мог переварить услышанное, стоял как столб. Когда случившееся стало до меня понемногу доходить, я задал глупый вопрос:
– А когда же я сдам учебники? Ведь у меня учебники и методички из институтской библиотеки остались…
– Раньше надо было думать, ты сюда пришел, чтобы Родине долг отдать, – грубо сказал военком и пихнул мне повестку в руку.
Ничего не соображая, понимая только то, что сволочь – майор меня подставил, я поехал домой, собирать учебники. В горком комсомола ехать уже было бессмысленно. Хуже мне все равно не сделают, а за два года много воды утечет.
Учебников и методичек оказалось так много, что мне пришлось взять рюкзак, в котором мы с отцом возили с дачи картошку и яблоки.
