Не менее хорошо она понимала и значение Ломоносова и как человека, которому она может доверять (поэтому план «Истории Петра Великого», заказанный Вольтеру, был послан на просмотр именно Ломоносову), и как русского ученого и поэта, украшавшего ее царствование и известного за границей.
Императрица оставила ходатайство Синода без последствий и даже не удостоила его ответом. Наука «в баталии с церковью викторию одержала».
В этой победе поборники просвещения, современники Ломоносова, увидели конец неограниченному произволу церковных властей, и один из них написал, адресуясь к Синоду:
О вы, которых он
Прогневал паче меры,
Восстав противу веры
И повредив закон,
Не думайте, что мы вам
Отданы на шутки!
Хоть нет у нас бород,
Однако есть рассудки…
Глава седьмая
ОСНОВНОЙ ЗАКОН
Иоганн Шумахер, как всегда, приехал в академическую канцелярию в девять часов утра без пяти минут и, пройдя через большую комнату, где сидело человек тридцать письмоводителей и переводчиков, вскочивших при его появлении, направился к себе в кабинет. Усевшись за огромный письменный стол, он вынул большую серебряную табакерку с портретом Петра Великого на крышке, щелкнул по ней пальцем, загнал порцию табаку в обе ноздри и чихнул.
Обычно ровно в девять часов утра к нему являлся с докладом секретарь канцелярии Мессер. Хотя делопроизводство академической канцелярии велось на двух языках, русском и немецком, и секретарей было двое, Волчков и Мессер, Шумахер предпочитал, чтобы о текущих делах ему докладывали по-немецки.
Дверь отворилась точно в девять часов, но вместо Мессера в кабинет вошел Тауберт с папкой бумаг в руках.
– Guten Morgen, Herr Staatspaat[50], – сказал Тауберт и раскрыл папку.
– Guten Morgen, – сказал мрачно Шумахер, указывая Тауберту на кресло с высокой резной спинкой.
– Господин советник, от профессора Ломоносова заявление на латинском языке поступило, что намерен он читать русским студентам курс практической химии, для чего многие инструменты и приборы потребно изготовить. А потому канцелярия на то средства должна ассигновать.
Шумахер задвигался в кресле, усмехнулся:
– Дабы на такой расход пойти, надо слушателей достаточно иметь. Студенты же, которые есть, по наукам распределены…
– Однако, господин советник, многие из них желают химии обучаться, и о том в канцелярии академии прошение имеется.
Шумахер покачал головой:
– Подлинно свет переменился. При основании академии Петр Великий насильно посылал сыновей русских бояр за границу обучаться, и через то был великий плач в семьях, как по покойникам. Ныне же сами в науку просятся. Где сие прошения?
Тауберт вынул из папки, подал бумагу.
Шумахер стал читать вслух:
– «Прошение студентов Михаила Софронова, Ивана Федоровского, Василия Клементьева, Ивана Братковского и Степана Румовского. Понеже[51] химия есть полезная в государстве наука, притом же и мы желаем обучаться оной, того ради всепокорнейше просим канцелярию Академии наук, чтоб соблаговолила дозволить нам ходить оной науки к профессору его благородию господину Ломоносову, который показывать нам эксперименты и лекции свои начать обещается. Что же касается до лекций, которые мы ныне слушаем, на оные как ходили, так и будем ходить, пока генерального развода по наукам всем не воспоследует».
Прочитав, вернул бумагу Тауберту, вздохнул:
– Придется деньги дать и этому делу благорасположение оказать. Иначе опять великий шум будет, что немцы русским в науку путь заграждают. Иметь дело с господином Ломоносовым мне не доставляет никакого плезира*…
Сам Ломоносов основательно подготовился к чтению лекций. Он не только написал «Курс истинной физической химии», который диктовал студентам в виде конспекта, но и показывал при том многие физические эксперименты.
Основная задача этого курса заключалась в изучении химии при помощи физики с изложением чисто научного объяснения состава тел.
В параграфе первом этого курса лекций давалось объяснение, что такое физическая химия: «Физическая химия есть наука, объясняющая на основании положений и опытов физических причину того, что происходит через химические операции в сложных телах. Она может быть названа также химической философией, но в совершенно ином смысле, чем та мистическая философия, где не только скрыты объяснения, но и самые операции производятся тайным образом».
Ломоносов тщательно записывал в свои отчеты о производимых им работах содержание занятий со студентами, описание опытов, которыми они сопровождались, и особенно насколько хорошо студенты усваивают теоретический курс для того, чтобы после него перейти к практическим занятиям в лаборатории.
Подводя итоги лекциям, которые читались в 1752–1753 годах, Ломоносов в рапорте в академическую канцелярию, поданном перед последними занятиями, писал:
«Что ж до моих химических лекций касается, то имеют оные быть окончены около майя месяца сего 1753 года, и по окончании оного явится успех каждого. Между тем могу засвидетельствовать, что на чинимые на лекциях моих вопросы способнее других ответствует Степан Румовский, который по соизволению Канцелярии с протчими студентами на мои лекции прилежно ходит; Иван Братковский также бы мог иметь равный успех, есть ли бы не часто лекции прогуливал. Василий Клементьев всех прилежнее и, как по обстоятельствам примечаю, изрядно понимает и помнит; однако на вопросы ответствовать весьма застенчив, так что иногда сказать не может того, что ему, конечно, памятно быть должно. Иван Федоровский хотя нарочитое понятие имеет, однако приметил я в нем невеликую к химии охоту.
Коллежский советник и профессор
М. Ломоносов»
Уже в ранних своих заметках по химии Ломоносов высказывал мысль, что в основание всех химических превращений следует положить закон сохранения веса вещества. В письме к Леонарду Эйлеру в 1748 году он сформулировал этот закон совершенно четко, однако не торопился с его опубликованием, производя опыты, которые должны были доказать его практически.
Лаборатория Ломоносова была первой исследовательской учебной лабораторией в мире, где студенты применяли свои знания на практике и усваивали технику лабораторной работы. Там он читал студентам свои последние лекции по химии.
День уходил, и красноватые лучи заката окрашивали сад, здание лаборатории и сквозь небольшие окна отражались на приборах, инструментах и полках, заставленных лабораторной посудой. В небольшой комнате при лаборатории, где собирались студенты, Ломоносов, стоя около грифельной доски, говорил:
