В ту ночь я так хотел, чтобы небеса снова открыли мне свои тайны.
Как-то раз, когда шел уже пятый месяц моего пребывания в Бенин-хоуме, я сидел на камне за школой. Подошла Эстер. Она тихонько села рядом. В руках у нее был мой блокнот-песенник.
– У меня такое чувство, что мне совершенно незачем жить, – медленно произнес я. – У меня нет семьи, я совершенно одинок. Мне никто никогда не расскажет, каким я был в младенчестве.
Тут я слегка всхлипнул.
Эстер обняла меня обеими руками и притянула к себе. А потом слегка встряхнула, чтобы я прислушался к тому, что она сейчас скажет.
– Представь, что я – твоя семья, твоя сестра.
– Но у меня не было сестры, – ответил я.
– Ну а теперь есть. В этом плюс приобретения новой семьи. Могут появиться родственники, которых раньше не было. – Она посмотрела мне прямо в глаза, ожидая моего ответа.
– Ладно, будь моей сестрой, но только временно. – Я сделал особое ударение на последнем слове.
– Меня это устраивает. Зайдешь завтра навестить свою временную родственницу? – Она закрыла лицо руками, как бы показывая, что будет в отчаянии, если я откажу.
– Хорошо, хорошо, не надо так переживать, – воскликнул я, и мы оба засмеялись.
Когда Эстер смеялась, она напоминала мне Эбигейл, девочку, с которой мы учились два семестра в средней школе в городе Бо. Временами мне очень хотелось, чтобы эта Эбигейл оказалась рядом: мы могли бы поговорить о тех временах, когда еще не было войны. Мне так хотелось хохотать от души, предаваясь веселью всем своим существом, ни о чем не думая и не беспокоясь, как мы когда-то смеялись с той девочкой. Но теперь это было невозможно. После смеха всегда накатывала грусть, от которой не было спасения.
Иногда я потихоньку наблюдал за Эстер, когда она заполняла какие-то рабочие бумаги. Она чувствовала, что я изучаю ее лицо, и, не глядя, кидала в меня скомканным листом. Я улыбался и клал листок в карман, делая вид, что этот пустой лист – важное послание, письмо, посланное ею мне.
Вскоре Эстер ушла, а я так и остался сидеть на камне. Она несколько раз оборачивалась, чтобы помахать мне. А потом скрылась за корпусами. Я улыбнулся ей вслед и на время позабыл о своем одиночестве.
На следующий день Эстер объявила, что в центр приедут гости, и сотрудники просят ребят устроить небольшой самодеятельный концерт. Каждый должен решить, что он хочет исполнить.
– Ты мог бы спеть песню в стиле регги, – предложила девушка.
– Может, прочесть монолог из трагедий Шекспира? – спросил я.
– И это неплохо, но я считаю, что тебе в любом случае надо выступить с каким-то музыкальным номером, – и она обняла меня.
Эстер мне очень нравилась, но я старался не показывать этого. Всякий раз, когда она обнимала меня или просто клала руки на плечи, я тут же пытался высвободиться. Но стоило ей уйти, как я с тоской смотрел ей вслед. У нее была удивительно грациозная походка. Она ходила, будто плыла. Каждый день после уроков я бежал к ней, чтобы рассказать, как прошел день. Мои друзья Мамбу и Альхаджи подтрунивали надо мной:
– Твоя подружка сегодня здесь, Ишмаэль. Мы тебя, наверно, уже не увидим после обеда?
В один прекрасный день во двор въехал кортеж автомобилей. К нам прибыли гости из Европейской комиссии, ООН, ЮНИСЕФ и еще нескольких неправительственных организаций. Посетители были в костюмах и при галстуках. Перед тем, как осмотреть центр, они пожали друг другу руки. Некоторые мальчишки увивались за ними, но мы с Мамбу остались сидеть на веранде. Гости улыбались, временами поправляли галстуки, что-то записывали в блокноты, которые все время держали наготове. Некоторые из них заглянули в спальни, другие сняли пиджаки и стали мериться силами с мальчишками в армрестлинге или участвовали в перетягивании каната. Потом всех препроводили в празднично украшенную столовую. Вначале директор центра господин Камара произнес вступительное слово, а потом начался концерт. Ребята рассказывали истории о пауке Бра и лесных чудовищах, исполняли танцы разных племен. Я прочел монолог из «Юлия Цезаря», а потом показал короткую сценку в стиле хип-хоп о возвращении с войны юного солдата. Я, подначиваемый Эстер, сам ее сочинил.
После того концерта я стал местной знаменитостью. Господин Камара как-то пригласил меня в свой кабинет и сказал:
– Ты и твои друзья произвели на гостей большое впечатление. Теперь они уверены в том, что ты сможешь полностью восстановиться после пережитого.
Меня вполне порадовало и то, что у меня снова появилась возможность выступать перед публикой, на этот раз уже в мирной и спокойной обстановке. Но у директора были на меня большие виды.
– Не хочешь ли стать официальным представителем нашего центра? – с воодушевлением спросил он.
– Как так? Что мне надо будет делать? – засомневался я. Это, наверное, все-таки слишком…
– Ну, ты мог бы выступать на разных встречах и собраниях, посвященных участию подростков в войне. Поначалу, если ты не против, мы будем писать для тебя тексты. Тебе нужно будет просто зачитывать их. А потом, когда почувствуешь себя уверенней, сможешь составлять обращения к аудитории сам.
Лицо его было абсолютно серьезным, и я понял, что он не шутит. Уже через неделю я произносил во Фритауне речи, рассказывая о юных солдатах и призывая оградить детей от участия в боях. «Нас можно вернуть к нормальной жизни!» – подчеркивал я, указывая на себя, как на успешно прошедшего трудный реабилитационный период. Я всегда говорил, что верю в способность детей преодолеть боль и страдания. Главное, дать им возможность вернуться к мирному существованию.
В конце шестого месяца пребывания в реабилитационном центре туда прибыл Мохамед, мой друг детства. Последний раз я видел его накануне ухода из Могбвемо с Таллои и Джуниором. Мы отправились на конкурс самодеятельности в Маттру Джонг, а Мохамед не смог составить нам компанию, потому что помогал отцу чинить крышу кухни. Я часто гадал, что с ним сталось, и не верил, что увижусь с ним снова. В тот вечер я вернулся после выступления в средней школе Святого Эдуарда и увидел бледного мальчишку с выпирающими скулами, сидевшего в одиночестве на крыльце. Его лицо показалось мне знакомым, но я не был уверен, встречал ли его раньше. Я подошел ближе, и тут он подпрыгнул от радости.
– Эй, парень, не узнаешь меня?! – воскликнул Мохамед. Он тут же показал хорошо знакомое мне танцевальное движение «бегущий человек» и запел Here Comes The Hammer[37].
Я сразу включился в танец и подхватил мелодию, вспомнив, как мы всей рэп-группой репетировали эту песню. Мы хлопнули друг друга по ладоням, а потом обнялись. Мохамед по-прежнему был выше меня. Мы вместе уселись на ступеньки и ударились в воспоминания о детских проказах.
