Я пробирался на ощупь вдоль заборов, отбиваясь от собак.
В доме слева от меня зажегся свет. Дверь распахнулась, и мне в спину ударил луч фонаря. Я присел, но не сумел от него скрыться.
— Кто здесь? — позвал женский голос.
— Я — американец, морской пехотинец, — ответил я, здраво рассудив, что было бы глупо притворяться, что меня здесь нет. Тем более, что собаки уже окружили меня и, судя по всему, собрались нападать. — Меня преследует военная полиция.
— Иди сюда. А вы убирайтесь отсюда, чертовы дворняги. — Последнее относилось к собакам.
Женщина отогнала их ярким светом фонаря, и я смог проскользнуть в ворота. Свет фонарика осветил мои окровавленные руки.
— Ты ранен, идем, я перевяжу. Я раньше работала медсестрой.
Я прошел за ней в дом. Она промыла царапины, смазала их дезинфицирующим раствором и забинтовала. Я молча наблюдал за ее ловкими, умелыми руками. Это была простая женщина со строгим, волевым лицом. Судя по всему, ей было около пятидесяти. Она была одна в доме, но ей даже в голову не пришло испугаться.
— Почему ты бежишь от этих кровожадных ублюдков? — спросила она, закончив перевязку.
— Они всю ночь меня преследуют. Мы сейчас на борту «Маиооры», и много наших сегодня отправилось на берег. Но у нас нет увольнительных, и к тому же мы не должны разгуливать по городу в рабочей одежде.
— Я так и думала, — улыбнулась она. — Мне показалось странным, что ты так небрежно одет. Вы, американцы, всегда такие аккуратные, все у вас наглажено, начищено и сверкает.
Я последовал за ней через низкий темный коридор. Женщина вела себя совершенно спокойно, словно у нее вошло в привычку каждую ночь спасать от полиции и перевязывать беглецов. Я остановился за занавеской, отделяющий коридор от кухни.
Она открыла дверь.
Два выстрела прозвучали громом средь ясного неба.
Она захлопнула дверь.
— Опа, — сказала она. — Они подстрелили одного из твоих товарищей.
Ее голос был абсолютно спокойным, словно она сообщила о том, что, наконец, прекратился дождь, а не о том, что полицейский подстрелил беднягу цирюльника. Пуля 45-го калибра, как я узнал позже, пробила ему бедро.
— Он бежал по улице, а когда я открыла дверь, послышались выстрелы, и я увидела, как он упал. Ш-ш-ш, они рядом.
Я инстинктивно сделал шаг назад, пытаясь раствориться в темноте. А она снова осторожно приоткрыла дверь.
— Ну, все, — вздохнула она, — уехали. Слышишь? Их машина удаляется. А с твоим приятелем, я думаю, все в порядке. Во всяком случае, он жив. Они увезли его в своей машине.
Я приблизился и с замиранием сердца выглянул на улицу.
— И часто они так делают? — спросила она.
— Нет, — прорычал я, — никогда раньше не слышал ни о чем подобном. Они его действительно подстрелили?
— Да, я сама видела, как он упал.
— Они об этом пожалеют, — пообещал я.
— Что ты имеешь в виду?
— Я бы не хотел быть этим полицейским, особенно когда товарищи подстреленного узнают, кто это сделал.
— Надеюсь, они устроят ему хорошую трепку, которую он никогда не забудет. Подумать только — стрелять по своим!
Я поблагодарил добрую женщину и выскользнул на улицу.
Слева от себя я видел дорогу, идущую вдоль берега, и слабые лучи, пробивающиеся сквозь облака над водой. Я шел к причалу, намереваясь разыскать Хохотуна или Бегуна и вернуться на борт «Манооры». Мне уже надоели игры в прятки с военной полицией, которые к тому же стали слишком опасными. Я вышел на дорогу, увидел освещенную дверь ресторанчика и внимательно огляделся. Полицейских нигде не было видно. Я перешел дорогу и по деревянным ступенькам спустился на берег.
Хохотун должен был быть где-то здесь вместе со своей девушкой. В такой одежде ему просто некуда было больше пойти. Мягкий песок заглушал звук моих шагов, поэтому я громко свистнул, чтобы не наткнуться на парочку внезапно и не напугать. Продолжая насвистывать, я сел около вытянутой на берег лодки. Через десять минут Хохотун вынырнул из темноты и сел рядом.
— А где Хоуп? — спросил я.
— Уехала домой. Пошли, нам лучше поторопиться.
По пути к причалу мы наткнулись на Цыпленка. Заметив нас, он радостно заулыбался:
— Черт бы тебя побрал, Счастливчик, я бы мог поклясться, что полицейские сцапали твою задницу.
Я чуть не подавился, когда увидел, как ты улепетываешь вверх по лестнице. Я тоже побежал, но не мог удержаться от смеха. Знаешь, они поймали Бегуна.
— Бегуна?
— Точно. Они его первым схватили. Я сам видел.
Хохотун весело рассмеялся:
— Наконец и Бегун побывает на гауптвахте.
— Это точно. Теперь он станет членом нашего клуба.
К воротам мы приблизились молча. Перед ними прогуливался древний австралиец, этакий реликт, одетый в форму гражданской охраны. Он жестом подозвал нас к себе и прошептал:
— Даже не думайте. Дежурный офицер следит за воротами и арестовывает всех входящих.
Мы тепло поблагодарили старика и удалились на совет. Было решено перелезть через забор. Это нам удалось довольно быстро, но тут обнаружилось, что плавучий причал находится в десятках метрах от берега и добраться до него можно только в одной из маленьких шлюпок, стоявших на якоре здесь же.
Прячась в тени причала, мы подобрались к одной из свай, и Хохотун с Цыпленком сноровисто поползли вверх. Они двигались настолько бесшумно, что я слышал казавшийся мне очень громким плеск воды, бьющейся о сваю. Я потихоньку окликнул их, но ответа не получил. Опасаясь привлечь внимание часового, я больше не стал подавать голос, а привязал шлюпку и последовал за ними.
Когда моя голова показалась над причалом, глазам предстала странная картина. Хохотун и Цыпленок стояли рядом, высоко подняв руки над головой, а часовой в каске целился в них из винтовки. Я хотел было скрыться, но часовой меня уже заметил. Он повелительно махнул винтовкой, и я присоединился к товарищам, приняв аналогичную позу. Судя по поведению часового, он был новичком, только что прибывшим из Штатов. Ни один из ветеранов не стал бы вести себя так со своими товарищами. И уж тем более ветерану и в голову бы не пришло угрожать товарищам оружием. Хохотун примирительно заговорил с парнем:
— Ружье заряжено?
— Да, — ответил часовой, настороженно следя за нами.
— Патрон в патроннике?
— Нет.
Мы перевели дух, и я, успевший за время беседы придвинуться к нему, неожиданно бросился к темному корпусу судна. Я рассчитывал, что часовой или не станет стрелять, или повернется, чтобы прицелиться, дав возможность Хохотуну и Цыпленку сбить его с ног, сбросить в воду или хотя бы побежать в разные стороны, чтобы создать ему максимум трудностей.
