Лев Дугин - Северная столица

Когда-то Вальховский вместе с Пущиным был гостем в «Священной артели»… Значит, теперь и Вальховский был в обществе.

– По водному этому пути в год проходят примерно до трех тысяч восьмисот барок с грузом до шести тысяч пудов – это при обычном состоянии воды…

Пушкин пригнулся к Пущину и шепнул ему на ухо:

– Ну что, застал вас наконец?

Но Пущин, не обернувшись, лишь пожал плечами.

Ну да, Вальховский всегда был добродетелен и каждую минуту занят был тем, что упражнял свою душу и тело… Теперь, отпустив усы, он удивительно стал похожим на те карикатуры, которые некогда рисовал на него Илличевский.

– Что касается притока строителей в Петербург, то он возрастает к пасхе, – объяснял Вальховский.

– Ну что, застал ваше общество? – снова шепнул Пушкин.

На этот раз Пущин повернулся к нему:

– Ты с ума сошел. Какое общество?

Кто еще здесь был? Конечно, был Никита Муравьев. Можно было не сомневаться в том, что Никита Муравьев – в обществе. Ну да, по примеру своего отца, он и сам друг человечества, – уже с некоторым раздражением думал Пушкин, – он трудолюбив, и можно представить, что голова его полна самыми различными сведениями, почерпнутыми у Гельвеция и Вольтера, Монтескье и Руссо, он читал Мабли и Вольнея, он изучал Адама Смита, Рикардо и Сисмонди, – но не забавна ли столь старательная добродетель в столь молодом возрасте?..

– Из Белоруссии притекают землекопы, из Ярославля – каменщики, печники, штукатуры, из Галича – маляры и плотники, из Чухломского уезда – кожевники и мясники. Они селятся артельно по пятнадцать – двадцать человек, а оброчные деньги отсылают барину…

Доклад был, кажется, статистический. И несомненно, скучный. Неужели, вместо того чтобы действовать, они все еще занимаются обсуждением?

– Что, не удалось спрятаться от меня? – опять шепнул он на ухо Пущину.

– Да как ты не понимаешь! – зашептал в ответ Пущин. – Ты видел у меня книгу ш-гае Сталь «Considerations sur la Revolution frangaise»? Я переводил из нее для журнала. Здесь – собрание участников журнала!..

Кто же еще здесь был? Был профессор Куницын, как всегда серьезный, собранный, подтянутый; и сейчас, как когда-то в Лицее, сидя за кафедрой, он сосредоточенно поглаживал кончиком карандаша глубокую свою переносицу. Куницын, всегда высказывавший самые радикальные взгляды, конечно, мог быть в обществе.

Здесь был гусар Каверин – дерзость и вольнолюбие его были достаточно известны. Здесь был штабс-капитан Бурцев – тот самый широкоплечий, массивный офицер Генерального штаба, к которому в «Священную артель» когда-то приходили лицеисты… Бурцев, конечно, мог быть в обществе…

– Итак, из 400 тысяч населения Петербурга около 200 тысяч – крепостные: большинство – помещичьи, но 50 тысяч – казенные, а 16 тысяч – удельные. Они работают на стройках домов, улиц, набережных, в мастерских, среди дворни и прислуги.

Доклад был длинный, и когда наконец окончился, к Пушкину подошел профессор Куницын. Ласково улыбаясь бывшему своему ученику, он сказал:

– Хочу поблагодарить за оду «Вольность». Нужные, важные мысли… стихи – прекрасные!..

Может быть, Пущин был прав – здесь собрались участники журнала. Но значит, общество собиралось в другом месте!.. Ничего не менялось.

И он почувствовал одиночество. Не поступить ли на военную службу? Пусть лейб-гвардия не для него: может быть, в армейский полк? У него друзья командуют в южных губерниях, они за него похлопочут, он увидит новые земли, увидит Малороссию и как раз будет рядом с Annete, которую никак не мог забыть…

– Что это значит, милостивый государь! – Управляющий Иностранной коллегией Петр Яковлевич Убри, обычно мягкий и любезный, был настолько рассержен, что холеное его лицо исказилось и мясистые щеки тряслись. – Жалоба за жалобой на скандальное происшествие!.. Садитесь.

Пушкин сел, но смотрел мимо начальника на бюст императрицы Екатерины Великой в углу, возле конторки.

– Пишет петербургский обер-полицеймейстер…

И Убри протянул большой плотный лист, на котором корявым почерком было написано:

«…служащий в Иностранной коллегии переводчиком Пушкин был в каменном театре в Большом Бенуаре во время Антракту пришел из оного в креслы и проходя между рядов кресел остановился против сидевшего Коллежского советника Перевозчикова с женой, почему господин Перевозчиков просил его проходить далее, но Пушкин принял сия за обиду, наделал ему грубости и выбранил его неприличными словами.

О поступке его уведомляю Ваше превосходительство, – с истинным почтением и преданностью имею честь быть

Вашего Превосходительства

покорный слуга

– Да, – сейчас же снова раздражаясь, воскликнул Пушкин. – Господин Перевозчиков вел себя неприлично.

– Но…

– Я не ссору затеял, а этот господин позволил школить меня!..

– Но…

– И я надавал бы этому господину еще пощечин, но остерегся, чтобы актеры не приняли за аплодисменты!..

Неожиданный этот выпад и выражение ярости на лице молодого человека заставили Убри заговорить другим тоном. Как-никак перед ним был не лишенный способностей сын Сергея Львовича и Надежды Осиповны… Он принялся увещевать:

– Вокруг вас вообще слишком много толков. – Убри вздохнул и пошевелил в воздухе короткими пальцами. – Слишком много ненужного шума… Почему бы вам не служить тихо-мирно?..

– Я иду в военную службу! – объявил молодой служащий коллегии.

Да, все было решено! Он уже просил друзей хлопотать о нем, уже объявил маленькой Таланье, что уезжает, – и она была безутешна…

– Вот как? – осторожно сказал Убри. – Но что значит: зарю пробили раньше времени? И что значат ваши слова в театре: по Неве пошел лед – сейчас самое время? Зачем каждому встречному и поперечному вы напоминаете, что сто лет назад господин Вольтер по распоряжению регента, герцога Орлеанского, был посажен в Бастилию?.. Вы ищете славы господина Вольтера?..

На лице молодого человека сохранялось возбужденное, раздраженное, неукротимое выражение.

– Послушайте, – вздохнув, продолжал увещевать Убри. – Приходите в дни посещений статс-секретаря – вас по возможности займут делом…

В утренние часы он продолжал упорно работать… Но поэма была отложена.