Мадам де Монтеспан. Пьер Миньяр
А беседовать с воспитательницей своих деток так интересно, надежно и спокойно, и к ней тянет просто по-человечески, даже без желания объявлять ей свою королевскую волю. Кстати, теперь она уже не вдова Скаррон – король купил ей замок де Ментенон с богатыми угодьями вокруг и повелел отныне зваться маркизой де Ментенон. Мадам де Монтеспан не выдержала и попробовала съехидничать – мол, как же это так, замок и имение для воспитательницы бастардов? Не на ту напала – ей мягко ответили, что если унизительно быть их воспитательницей, то что же говорить об их матери? В общем, звезда де Монтеспан закатывалась, король ее откровенно боялся – чем она завтра будет его кормить, чтоб крепче любил: волчьими какашками, кроличьими соплями, серой из крокодиловых ушей? Когда началась связь короля с мадам де Ментенон, толком и не определишь – она и не думала требовать от короля драгоценных украшений и бешеных денег, как ее предшественница, траты на которую сравнивали с ассигнованиями на флот. Ее, кстати, это и не особенно радует – она мучается сознанием собственной греховности, просит короля о разрешении отбыть от двора в провинцию и даже настаивает на том, чтоб он больше уделял внимания своей супруге (кстати, не без успеха). Вроде бы верные средства опротиветь мужчине в кратчайшие сроки, почему же не получается? Скорее всего, потому, что это все было абсолютно искренне. Ее оголтелый католицизм, замешанный на твердокаменном протестантизме детства, мрачен и бескомпромиссен, но откровенен и не имитируется ради каких-то выгод, он неподдельный и настоящий, а при дворе это такая редкость!
Между тем жизнь осчастливленной (усилиями мадам де Ментенон) дополнительным вниманием супруга королевы Марии-Терезии подошла к концу – никакая версальская Лубянка не обезвредила врача-убийцу Дакена, тот при пустячном недомогании начал лечить Ее Величество обильными кровопусканиями, и вскоре лечить уже было некого и не от чего. Король становится завидным женихом – какие его годы: сорок пять – король ягодка опять! Поговаривают о португальской принцессе, что в качестве кукиша испанцам совсем неплохо: где, как и в наши времена, найти врага лютее близкого соседа? Но король задумчив и молчалив, он о чем-то долго советуется со своим духовником отцом Ла Шезом (парижское кладбище Пер-Лашез, как вы понимаете, носит его имя) и вдруг совершает шаг, на который не осмелился (или просто не счел нужным) ни один из его предков. В такой совершенной тайне, что и год этого события нам точно неизвестен, Ла Шез венчает вдовца Луи-Дьедонне де Бурбона и вдову Франсуазу де Скаррон, маркизу де Ментенон – они соединяются совершенно законным браком. Статус этого брака уникален – это нисколько не тайный брак, как союз, скажем, Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского, который подтверждается массой косвенных данных, но ни единого прямого доказательства нет и, боюсь, уже не появится никогда. Это какая-то церемония древних ацтеков – само Солнце женится на прекрасной индианке. Монтесума нервно курит в коридоре! Так что на всякий случай об этом браке каждая придворная собака знает, но вот народ о нем ни слуху ни духу, а упоминать о нем вслух и тем паче в печати категорически не рекомендуется! Зачем говорить – и так все знают! А почему ж тогда не сказать? Тшшш, и думать не смейте – ведь сказано, что и так все знают!
Мадам де Ментенон с детьми мадам де Монтеспан
С полицейской и цензурной логикой вообще трудно спорить. Но какой-то смысл она приобретает в свете того, что новую королеву Франции никто не коронует, государственными праздниками никто бракосочетание не отмечает – ну так поженились Луи и Франсуаза, чтоб вместе старость коротать, какое вообще государству до этого дело? Двор, конечно, скучнеет, вместо балов и празднеств развлекаются в основном мессами и молебнами, Франсуаза получает прозвище «Черная королева», причем никакого отношения к шахматам оно не имеет – туалеты дам перестали быть разноцветными и драгоценности с них куда-то подевались, в моду вошли скромные черно-серые платья до пят без всяких декольте… В общем, двор, как выражались лихие селадоны недавних времен, стал местом, где даже кальвинисты завыли бы от скуки! Впрочем, малая доза нравственности и даже ханжества шумному французскому двору вряд ли повредила. Да и то, что королевская пассия не растратчица и транжирка, вроде тоже только на пользу – и так на беспрерывные войны денег не напасешься. Пусть занимается королевской душой, лишь бы в политику не лезла, да и невозможно это – помните, как король сказал о женском влиянии на него? Только скажите ему – и в двадцать четыре часа в деревню, к тетке, в глушь, в Арденны!
Ой, смешные люди эти мужчины… Похоже, что они действительно верят в то, что все решают сами, и умные женщины им в этом не мешают. Если бы кто-то и открыл рот высказать какие-то претензии к мадам де Ментенон – думаете, король дал бы ему договорить? Внешне все действительно очень скромно: она живет во дворце, но занимает всего четыре комнаты, в одежде не шикует, несметных сумм не требует, в отличие от той же мадам де Монтеспан, и после своей отставки выжимающей из короля больше миллиона золотом в год, а весь народ знает ответ на загадку «Жена короля, но не королева – кто такая?». Король обычно работает у нее, но она сидит и вяжет, в дела не вмешивается, все внимательно слушает, но ничего не говорит. Однако все, оказывается, не так просто – у нее просто была своя метода. Она быстро приучила министров по всем вопросам, связанным с назначениями или наградами, предварительно советоваться с ней. Если нужной ей кандидатуры не было в списке, она мягко намекала, что стоило бы ее внести, и те, кто не хотел неприятностей, этот намек понимали. А во время обсуждения королем этого вопроса она просто ждала. Если называлась ее кандидатура, вопрос решался мгновенно. Если нет, она вежливо интересовалось, нет ли кого-то еще. Как довести разговор с неравнодушным к тебе мужчиной до нужного исхода при таких козырях на руках, каждая женщина знает. А если министров не устраивали предварительные беседы, король вскоре узнавал от мадам де Ментенон, какие эти министры бяки и редиски, причем вся ее нравственность и религиозность совершенно не мешала ей лгать и клеветать – миль пардон, фантазировать и преувеличивать.
Все-таки хорошая вещь искренняя и глубокая религиозность – сразу все твои поступки рассматриваются как защита истинной веры от язычников или, что еще хуже, еретиков, цель срочно начинает оправдывать средства, и от всех, кто тебе, правоверному, противится, любые средства оказываются хороши. А если ты еще и ренегат, фанатичный католик из перевербованных протестантов, то нет вообще ничего безнравственного в любых действиях против твоих противников, потому что их устами говорит дьявол – а кто же еще? Так что совесть у мадам де Ментенон была чиста, намерения нравственны, а поступки достойны, даже если кто-то и думал иначе. Многие государственные мужи жестоко пострадали за попытку ей перечить, даже грозный военный министр Лувуа потерял немалую долю своего влияния, потому что не ладил с женой короля. Уклонялся от настойчивых предложений согласовывать свои назначения разве что министр иностранных дел маркиз де Торси, человек исключительно образованный и компетентный, справедливо замечая, что в его делах чаще всего на такие согласования просто нет времени. Сместить с поста племянника великого Кольбера даже у мадам де Ментенон были руки коротки, но она отводила душу как могла, назначая либо поддерживая свои креатуры вроде принцессы Дез Юрсен, действовавшие против политики де Торси. Значит, во вред Франции? Она так не думала…
