— Да, хотя…
— За сколько? — Офицер уже почти кричал, отбивая костяшками пальцев веселую барабанную дробь. — Почем продали?! Тарам-там-там.
— Двести рублей! Но, послушайте, ваше превосходительство! — со слезами взмолился Борис.
— Миленько! — Офицер сразу перестал барабанить и заговорил спокойным, будничным тоном: — Как же вы так обмишурились, мой дорогой?
— Но ведь вексель подделан! — смог наконец вставить слово студент.
— В самом деле? — Полковник не скрывал иронии. — И кем же?
— Понятия не имею. — Несмотря на весь ужас и неправдоподобную запутанность своего положения, Борис понемногу обретал себя. В нем возникло нетерпеливое желание жить и сопротивляться, проснулось чувство достоинства и справедливости. — Что это все значит в конце-то концов?
— Позвольте спрашивать мне, — холодно одернул его полковник. — Здесь я спрашиваю, а вы только отвечаете или не отвечаете, ежели последнее для вас предпочтительней. Итак, вы признали, что продали вексель за двести рублей господину, которого вам показали. Верно?
— Совершенно верно. — Борис сжал зубы и крепко вцепился в подлокотники. Он все еще многого не понимал, но уже догадывался, что началась игра не на жизнь, а на смерть. — По предложению господина… э… господина Освальда, отставного корнета, я уступил ему вексель на четыреста рублей из расчета пятьдесят копеек за рубль.
— Верно. Из пятидесяти на сто. Так и значится в вашей расписке, — полковник перебросил через стол четвертушку бумаги, — на семьсот рублей ассигнациями. — Он замолк, чтобы подследственный смог хорошенько поразмыслить, устало вздохнул и спросил тихо: — Расписка ваша?
— Ей-богу, ваше высокоблагородие, никакой расписки я не давал, — испуганно заморгал студент. Дело для него оборачивалось все хуже и хуже. — И почерк не мой…
— Не ваш?.. Ладно, коли не ваш, так вам и бояться нечего, пошлем на графологическую экспертизу. — Офицер раскрыл коробку «Зефира»: — Курите? — и дунул в гильзу.
Студент отрицательно качнул головой.
— Ну, а подпись ваша? — спросил полковник, закуривая и разогнав рукой дым.
— Похоже, моя, — затравленно потупился Борис. — Но даю вам слово, что никогда ничего не подписывал!.. Я не помню!
— В том-то и весь кунштюк, что не помните! — наставительно произнес офицер. — Возможно, вам дали подмахнуть в пьяном виде. — Он с явным сочувствием оглядел студента с головы до ног. — Такие фортели иногда проделывают с доверчивыми молодыми людьми, которые не знают меры. Хотелось бы верить, что это так и вы не причастны к подлогу, наказуемому в уголовном порядке, — в лице его мелькнуло сомнение. — Но пока все говорит об обратном, факты и вещественные доказательства свидетельствуют против вас. Вы ведь, кажется, поэт?
— Пишу немного.
— Тем более некрасиво и стыдно. История с подложным векселем необратимо пятнает вашу репутацию. После арестантских рот двери приличного общества будут для вас закрыты. Вы об этом подумали? Ох, деньги-деньги, кого они только не губили! Не отчаивайтесь, голубчик, не вы первый, не вы последний. — Полковник понимающе закивал. — Мне искренне вас жаль, но вы сами во всем виноваты.
— Я невиновен, — не поднимая глаз от пола, стоял на своем Борис. — Даю вам честное слово!
— Честное слово! — Полковник хмыкнул. — Нет, касатик, вы именно виновны! Даже в том случае, если все это подстроено, вы ви-но-ва-ты. — Пальцы его отстучали короткую дробь. — Напились как сапожник, до белой горячки насосались… Что мне теперь с вами делать? Отпустить под расписку до суда или отправить в камеру?
— Вам виднее, ваше высокоблагородие, — с трудом ворочая языком, выдавил из себя Борис. Вязкая, горячая слюна заливала горло, и он поминутно сглатывал. — Только я не подчищал…
— Покажите ваши глаза, — проникновенно попросил полковник.
— Клянусь вам! — взмолился студент. Губы его задрожали и жалко искривились к углам.
— Хорошо-с, — кивнул офицер, пристально вглядываясь в искаженное, залитое слезами лицо. — Попробую поверить вам, бедный мальчик. — И, ударив звонком, повелительно крикнул кому-то: — Стакан воды!
Борис рыдал, закрываясь руками. Очистительная горячая соль растопила прыгающий комок под горлом. Сразу стало вольнее дышать, и какая-то облегчительная слабость освободила его от скованности. На душе было легко и свободно. Он ощущал себя прежним, понятным и близким себе самому Борисом Сталбе, единственным и неповторимым. Это было удивительное по сладости и новизне чувство.
— Политика никогда не может быть делом поэзии! — восторженно прошептал он.
— О! — Полковник усмехнулся. — Это, кажется, Гёте? Или из Эккермана о Гёте? — Он отставил пустой стакан. — Но, если память мне не изменяет, где-то близко сказано и иное: «Я сам себя не знаю, и избави меня, боже, знать себя!» Вы-то хоть себя знаете, господин Сталбе? Если знаете, то попытайтесь объясниться, что вы сделали с трупом убитого вами рабочего Зутиса?! — звонко, как на параде перед строем, выкрикнул он.
Борис рванулся, пытаясь вскочить, но полковник брезгливым тычком толкнул его обратно:
— Сидеть!.. Вас видели, Сталбе, в лесу склоненным над телом убитого. Что вы там делали?! Кто вас послал?! Куда вы затем побежали? — Полковник так и хлестал вопросами без выжидательных промежутков, словно совсем не нуждался в ответах.
А с Борисом происходили странные вещи. Он опять утратил себя и перестал понимать происходящее. Но хотя болезненный цикл и замкнулся, юношу вынесло на иной совершенно уровень. Ослепительно красное пламя полыхнуло перед глазами. Не помня себя, он вскочил, опрокинув стул, и, срывая голос, взвизгнул:
— Как вы смеете? Палач! Сатрап! — тут же свалился назад, задыхаясь, глотая воздух. Яростная вспышка мгновенно, молниеносно сменилась полнейшей усталостью. Он был выжат, как лимон. Выступил холодный пот, и начался озноб. — Воды, — прошептал он, и глаза его подернулись мутной пленкой.
— Так-то оно лучше, — совершенно спокойно заметил полковник и позвонил. — Дайте ему напиться, Христофор Францыч, — велел он кому-то невидимому. — Весьма неуравновешенный субъект.
Заметив, что студент приходит в себя, полковник возобновил свой необычный допрос:
— «Палач»! «Сатрап»! — передразнил он. — Какой знакомый лексикон и как это, в сущности, скучно. Студенческие пирушки на вас плохо действуют, Сталбе… Возможно, я и палач, хотя никого не казню и не терзаю пытками. Да-с… Но уж во всяком случае не сатрап. Вы хоть знаете, кто такой сатрап, студиозус? Молчите? Значит, не знаете. Сатрап — это начальник сатрапии, в некотором роде губернии древнеперсидского царства. На худой конец вы могли бы именовать так господина губернатора, — возможно ему бы это и польстило, — но только не меня. Мое предложение отпустить вас все еще остается в силе, и только от вас зависит, будет оно реализовано или же нет. Поэтому не устраивайте фокусов и отвечайте на вопросы. Прямо и точно отвечайте на мои прямые и точные вопросы. Вы уже запутались с подлогом, не дайте же вляпать себя в «мокрое дело», как выражаются некоторые из наших пациентов. — Он вдруг бахнул кулаком по столу: — Будете отвечать?!
