настолько надоело, что мы предпочитали ходить на занятия. Разлагающую лень сборов нарушил снова Эдик Оганесян, который во время футбольного матча студентов с солдатами демонстративно вышел на гаревую дорожку, прямо перед носом генерала. «Курсант, — строго сказал генерал, — уйдите с дорожки!»
Оганесян не повел и ухом. Генерал настойчиво, но безуспешно повторил свой приказ, и через пятнадцать минут Оганесян был уже на губе.
В середине сборов пронесся слух, что дивизию посетят маршалы Баграмян и Еременко. Началась лихорадочная подготовка. Сменили полуразорванные, заштопанные палатки, сменили постельные принадлежности. Несколько дней кормили лучше обычного. На линейке разучивали: «Здравия желаем, товарищ Маршал Советского Союза!» Когда выяснилось, что маршалы не явятся, отобрали новые палатки, хорошее постельное белье, а в столовой снова стали готовить так же плохо, как и раньше.
За день до окончания сборов я пропустил какое-то занятие, улегшись спать раньше времени. За это меня ночью послали в лес охранять лесопилку с большим складом досок, не дав оружия. Я отправился в наряд, подыскав подходящую дубину. Укрывшись в пилораме, я провел в полудремотном состоянии три часа. Внезапно я увидел, как метнулась тень. Я схватил дубину, отважно бросился во тьму, видя, как кто-то улепетывает с доской под мышкой.
— Стой! Стой! — заорал я.
Похититель уронил доску. Я увидел тщедушного солдатика, беспомощно озиравшегося вокруг.
— Дай доску! — заскулил он. Демобилизуюсь, домой посыпку послать надо!
— Не дам! — твердо сказал я, оберегая социалистическое имущество.
— Дай! — заныл солдатик.
— Не дам! — безжалостно сказал я, и солдатик уплелся восвояси.
Прошло некоторое время, и я заметил вместо одной две тени. Я ринулся на похитителей, размахивая дубиной. Новые воры помогли скрасить мне последний час дежурства, ибо один из них оказался настоящим барыгой, все это время проклянчившим у меня доски. Но я не пошел ни на какие уступки. Моим счастьем было то, что в ту ночь не приезжали воровать доски офицеры с грузовиками.
Провинциальный городок.
Где люди нечестолюбивы,
Гостеприимны и просты,
И мировых скорбей чужды.
Борис Камянов
После Дорогобужа я впервые отправился в Меленки. Это был маленький районный город примерно с пятнадцатитысячным населением. Как и все русские города, он рос за счет исчезающей деревни. Меленки были окружены лесами. На юге и востоке была Рязанщина. Всего в нескольких километрах оттуда жила солженицынская Матрена. Когда-то лес очень близко подходил к городу, но, постоянно истребляемый, отступал и отступал. Через город протекала речушка Унжа, по которой местами можно было плыть на лодке. Достопримечательностей в Меленках не было. Собор был уничтожен, а на его месте разбит сад. От старой Владимирской Руси сохранились лишь гимназии и несколько каменных домов. В слободе Приклон оставалась действующая церковь, восстановленная после войны. Была еще церковь в деревне Воиново в пятнадцати километрах от Меленков. От Меленков вело четыре дороги: на Муром, Бутылицы, Касимов и Ляхи, но только две из них были вымощены булыжником. Самым большим соседним городом был Муром. В лесу водилось так много грибов, что избалованные меленковцы не признавали за грибы лисички. Главным нервом города был большой льнокомбинат, построенный до революции. На нем работало большинство местного населения.
Я знаю имена трех известных меленковцев. Там родилась художница-авангардистка Розанова, работы которой находятся и в тельавивском музее. Оттуда же вышел старый болыпевик-впередовец Лебедев-Полянский, а также известный советский летчик генерал Каманин, участвовавший в спасении челюскинцев, а потом ставший председателем ДОСААФа.
В Меленках не происходило никаких событий. Кто поэнергичней и помоложе, разбредался по белу свету.
Мне нравилось в Меленках — тишина, гамак в собственном саду, малина, которую бабушка Веры выращивала на продажу, грибы, катанье на велосипеде по лесным тропинкам. В Меленках был свой говор. Говорили не «показывать», а «казать», не «чихает», а «чишет», не «кашляет», а «дохает», не «влажный», а «волглый».
Пришлого народу там почти не было. Свои, владимирские: чудя, весь, мурома.
Куда делись они тысячу лет назад? Да никуда! Перемешались со славянами и жили здесь потихоньку в медвежьем углу.
Новым директором СТАНКИНа после Кириллова был Третьяков. Он явился из МВТУ, где был заведующим кафедрой. Он сделал карьеру с помощью своей жены, которая занимала важный пост в ЦК. Я сдавал ему экзамен по технологии металлов, и готов поклясться, что он не обладал элементарной способностью логического мышления. Это был упитанный круглолицый мужчина, с напомаженными завитыми волосами, от которого за версту несло сытой привольной жизнью. В институте его терпеть не могли, утверждая, что обе его диссертации были сделаны «неграми» и, что видном проекте, сделанном под его руководством, была допущена грубая техническая ошибка. Было запроектировано, чтобы деталь, нагретая выше 800 градусов, притягивалась магнитом, в то время как сталь теряет свои магнитные свойства после 700 градусов.
К тому времени я был назначен редактором стенгазеты технологического факультета «Технолог». Перед этим ее редактором был упомянутый правдоискатель Ситников, который придал газете популярность. Но он заканчивал СТАНКИН и уже перестал заниматься общественной работой.
Как всякий «газетчик», я был, естественно, заинтересован в сенсационных материалах. Однажды я получил такой маге риал. Третъяков стал притеснять заведующего кафедрой литейного производства Таланова. Таланов, имея звание профессора, не имел даже кандидатской степени, но зато обладал многочисленными связями. Удалить его из СТАНКИНа было трудновато, но его стали выживать. Под предлогом нехватки места в основном здании, Таланова перевели на территорию учебного завода, который находился невдалеке, в Тихвинском переулке, в помещении церкви Тихвинской Божьей матери. Саму церковь давно уже передали под завод, где мы сдавали слесарную, литейную и станочную практику. Таланову нашли место под самым куполом церкви, куда надо было взбираться по шатким лестницам, а в его «кабинете» через плохую побелку проглядывали лики святых.
Кто-то из студентов, по явному наущению Таланова, написал статью в «Технолог», которая называлась «Под куполом церкви», где все детали, касающиеся ликов святых, обыгрывались с ехидным зубоскальством. Там говорилось о заседании литейной кафедры, как о «Тайной вечере». В заключение, выражался справедливый гнев и вопрошалось, до каких пор кафедра литейного производства будет подвергаться столь тяжкому унижению.
Как добросовестный редактор, я отправился к Третьякову требовать ответа. Третьяков водил меня за нос, говоря, что вот-вот ответит, потом потребовал на просмотр весь номер газеты, что тут же было исполнено, и неожиданно вызвал меня к себе.
Я был встречен его злым взглядом.
— Я буду ставить о вас вопрос на партбюро за... религиозную пропаганду!
