— политически сформировался как вполне западный человек. Также отмечают, что, сталкиваясь с проявлениями религиозных или лингвистических различий, Бос был много терпимее Неру, в чём был ближе к Ганди. В социально — экономических взглядах Бос был практичнее Неру. Социализм Неру упрекают в том, что, хотя он и был свободен от эклектизма Боса, струя романтизма отрывала его от индийской реальности [438]. Вместе с тем можно согласиться с отечественным востоковедом О. Ю. Курныкиным в том, что патриотизм Боса был «страстным, но несколько ограниченным, не облагороженным интеллектуальной глубиной и духовным аристократизмом Дж. Неру» [439]. Подход Боса отличала избирательность: его внимание привлекали только те теории и политический опыт, использование которых могло придать большую решительность борьбе за освобождение Индии и сё превращение в сильное современное государство со справедливым общественным устройством [440]. Хотя и это немало.
Если для колониальной администрации Бос был лютым врагом, то для правительства Неру, несмотря на осуществление главной цели Боса — ухода британцев, «минус» на «плюс» не поменялся. Парадокс тут лишь внешний. Конечно, Бос вошёл в пантеон национальных героев, но для новой власти был фигурой неудобной. Неру, который бессменно оставался премьер — министром до самой смерти в 1964 г., не хотел, чтобы граждане молодой страны акцентировали внимание на его бывшем близком соратнике: при сопоставлении с ним Неру немало терял. Джавахарлал Неру был действительно выдающимся человеком и харизматичным лидером, но не делал того, что вызывало у масс такой восторг в отношении Боса: не шёл постоянно против течения, а договаривался — сначала с Ганди, позднее с британцами [441]. По иронии, в один из немногих случаев, когда договориться попробовал Бос (с Махатмой и его правым окружением в 1939 г.), у него это не вышло. Фигура Боса была молчаливым укором всему руководству Конгресса, которое теперь занимало министерские посты: никто из них столько не рисковал и не развил столь кипучей деятельности, борясь с имперской властью буквально не на жизнь, а на смерть. И он был единственным из лидеров, который, как считалось, в этой борьбе погиб. Страдания остальных на этом пути ограничились тюремными сроками. По сути, образ Боса несколько подтачивал легитимность пришедшей в 1947 г. к власти индийской элиты.
Неудивительно, что, когда начавшее 14 августа 1947 г. работу Учредительное собрание Индии решило повесить в зале заседаний портрет Ганди, а бывший генеральный секретарь Форвард — блока Хари Вишну Каматх предложил дополнить его портретами Тилака и Боса, председатель собрания Раджендра Прасад оборвал его. Боса намеренно пытались убрать из общественно — политического сознания — и дело не в коллаборационизме, союз с державами «оси» был скорее предлогом. Получается, что ИНК, использовав образы ИНА и лично Боса в предвыборной борьбе 1946 г., постарался предать их забвению, едва придя к власти. Необычно мало внимания уделено Босу в официальной «Краткой истории Индийского национального конгресса» 1959 г. с предисловием Индиры Ганди — ещё не премьер — министра, но уже председателя партии [442]. Вернее, это — то и стало обычным, нормой — освещать деятельность Нетаджи по остаточному принципу.
Помню своё удивление после просмотра известного британско — индийского фильма «Ганди» Ричарда Эттенборо 1982 г. с Беном Кингсли в главной роли: Боса в нём нет вовсе, как будто не было такого. Этот панорамный фильм — биография поставлен с большим размахом и достоверностью исторических деталей, финансировался правительством Индии и выиграл восемь «Оскаров». Несмотря на культивируемый образ Махатмы как непогрешимого руководителя, фильм даёт прекрасное представление об истории национального движения индийцев Южной Африки 1890–1910‑х гг., а затем самой Индии 1910–1940‑х гг., в нём показаны все основные исторические фигуры эпохи — умеренный лидер ИНК Гопал Кришна Гокхале (1866–1915), Патель, Неру, Азад, Джинна, известный южноафриканский политик Ян Христиан Смэтс (1870–1950), три вице — короля Индии — лорды Челмсфорд, Ирвин и Маунтбэттен. Создатели фильма позаботились о том, чтобы пусть и промелькнувшими в кадре статистами, но всё же вывести в нём ещё несколько деятелей первой величины — Тилака, Мотилала Неру, британского премьер — министра (1929–1935) Рэмзи Макдоналда. Представлен и ряд второстепенных лидеров, таких как видный конгрессист из Синда Дживатрам Бхагвандас Крипалани (1888–1982) и бенгальский мусульманский политик Хусейн Шахид Сухраварди (1892–1963). Отсутствие Боса в фильме просто вопиёт.
Однако к концу XX в. с утратой Конгрессом монополии на власть в стране, а династией Неру — монополии на власть в Конгрессе Бос постепенно стал выходить из тени (параллельно с переосмыслением фигуры Ганди). В 1995 г. стало возможным переименовать калькуттский международный аэропорт Дум — Дум в аэропорт имени Нетаджи Субхаса Чандры Боса. В 2005 г. о нём вышел 3,5-часовой хиндиязычный художественный фильм с характерным названием «Бос: забытый герой». Возвращению ему места среди первостепенных национальных героев теперь способствует и то, что в середине XX в. работало против Боса, — его принадлежность не к хиндустанскому, а к бенгальскому народу, одному из географически и политически окраинных этносов Индии, пусть и передовому в культурном отношении. В условиях продолжающегося процесса регионализации индийской политики (о чём пишут многие политологи), подъёма партий в штатах, роста их удельного веса и укрепления сделочной позиции по отношению к федеральным партиям забытая, или, точнее, подзабытая фигура Боса возвращается в общественно — политическое сознание всей страны.
В самом деле, прохладное отношение центральной власти к Босу при Неру и Индире объясняется не только тем, что его методы не вписывались в миф о достижении Индией свободы всецело благодаря гандистскому ненасилию, и даже не только тем, что он наступал на пятки человеку, который стал первым премьер — министром. Ещё один фактор — традиционно прохладное отношение политического центра Индии к Бенгалии. Этой индийской стране не везёт давно. Сначала к ней свысока относились британцы. В XIX в. они презирали бенгальцев парадоксальным образом за то, чего сами от них добивались, — за подражание Европе, за усиленную вестернизацию. В британском обществе бытовал презрительный термин to go native, под которым понимали стремление отдельных его представителей вжиться в одно из афро — азиатских обществ, перенять его нравы и обычаи. Бенгальцы, выходило, старались осуществить обратное — to go British. Это для британцев было неприемлемо вдвойне: неужели туземец всерьёз вообразил, что может встать с ними вровень? Последовательнее других «туземцев» это пытались сделать именно бенгальцы из бхадралока. Затем, к началу XX в., к презрению британцев добавилась их обеспокоенность развернувшейся в Бенгалии бурной интеллектуальной жизнью — вопреки установке «не рассуждать!». Британская элита даже у себя в стране такого не поощряла — что уж говорить о колониях. Недаром в public schools Британии делали упор на воспитание характера, привычки повиноваться
