и снега вырастали то там, то тут, то справа, то слева, то спереди, то сзади. Воздух сотрясался от свистяще-шипящего воя мин, от грохота и гула, в ушах фиксировался шуршащий звук летящих мимо осколков. Один из них, размером с ладонь, рикошетом зацепил по каске и отлетел в сторону. В мозгу пронеслось: «Мимо!» Но тут же слышится с новой силой вибрирующий и все нарастающий звук приближающейся новой мины. И вновь ожидание нагнетающего чувства, ужаса: «Пронесет ли?!» Вопли раненого слева прекратились – все было кончено.
Так состоялось мое «крещение огнем бога Войны» во имя Родины, во имя Победы, «крещение», ставящее человека на грань жизни и смерти!
19 марта. Пришла почта. Первые письма по фронтовому адресу: Полевая почта 955–761. Несколько писем от матери, от тетки Веры, от Ники. Более полутора месяцев не имел я вестей из дома. Что-то думают обо мне они там – в Москве? Скорее, скорее уведомить их хотя бы одним письмом, успокоить, сказать, что всё в порядке! Они ведь так этого ждут! И я, сидя на пне, стал писать. Нужно торопиться, пока почтальон прохлаждается у старшины в управленческой землянке.
Все предыдущие дни стояла однообразная, по утрам туманная, сырая и пасмурная погода. Солнце появлялось лишь изредка тускло сверкающим сквозь наводопелую мглу, куда-то лениво плывущим диском. В такую погоду авиация противника бездействует и солдаты довольны. «Рама» не появлялась, следовательно, и землянки наши остаются пока что не в поле зрения немецкой разведки.
И вот сегодня впервые солнце, по весеннему нахальное, прорвало-таки мглистую броню, разорвало плотный полог туч и воссияло в бирюзово-синей выси небосвода раскаленно-плывущим шаром. Снег слепит глаза, и тени ложатся плотными ультрамариновыми пятнами, резкими и контрастными.
За падающими с шумом стволами деревьев мы вначале даже не расслышали пулеметной трескотни, доносившейся откуда-то сверху. Подняв головы, мы увидели на небольшой высоте кружащихся в смертельной схватке трех истребителей. На фоне синего, ясного мартовского неба мелькали то черными силуэтами, то всплесками ослепительного серебра крестообразные контуры боевых машин. «В бездонных голубых глубинах была машина не одна – гремел трех асов поединок. На фронте началась весна». Наш самолет сбили. Я смотрел не отрываясь, как он, оставляя буро-черный шлейф дыма, перечеркнул ясное мартовское небо и с воем где-то далеко врезался в землю. Глухой взрыв в той стороне засвидетельствовал нам о том, что все кончено. В небе, у нас над головой, повис парашют с фигурой человека. С немецкой стороны по нему били из пулеметов трассирующими очередями. Ветер относил парашютиста куда-то далеко в сторону.
В ужин привезли жидкую ржаную болтушку. Хлеба по-прежнему дают 900 грамм, снабжают водкой и американской колбасой. А вот горячий приварок оставляет желать лучшего.
– Тюремная баланда и та гуще, – хмуро бурчит Зюбин.
– Ништо, – облизывая ложку, резюмирует Шарапов, – старшина вон заместо харча погоны привез.
После ужина командир роты объявил всему личному составу приказ по полку об обязательном порядке ношения новых знаков различия – погон. В приказе предупреждалось, что за нарушение формы одежды виновные будут привлекаться к дисциплинарной ответственности.
Замполит обратился с речью, в которой говорил о влиянии мероприятия по введению погон на укрепление воинского духа армии, любви к родине и доблестного патриотизма.
Лежа на нарах, я думал о том, как могут эти погоны повлиять на состояние дисциплины в моем взводе. Шарапов, Спиридонов, Зюбин и Морин, в погонах или без них, были, вне всякого сомнения, образцовыми солдатами. Так что могли прибавить им эти самые погоны?!
Я так и не понял, удалось мне заснуть или нет, когда сквозь дремоту услышал я голос Зюбина, стоявшего в это время на посту у землянки.
– Что случилось? – спрашиваю я, окончательно просыпаясь.
– Зюбин, однако, говорит, что «рама» кружит, – шепотом ответил Спиридонов.
Выглянув из землянки, я увидел в небе довольно низко двухфюзеляжный «фокке-вульф». Ночь ясная, и на белом снегу лесной поляны наши землянки, с подымавшимися вверх струйками дыма, должны просматриваться с самолета вполне отчетливо.
– Давай вниз, начальник, – прохрипел Зюбин, подталкивая меня к проему двери.
И едва мы только успели скрыться в угловой траншее при входе в землянку, как в воздухе завыли мины. Налет страшной силы обрушился на нас. Батарея тяжелых минометов проутюживала нашу поляну веером по площади.
20 марта. Поутру мы увидели, что весь снег вокруг землянок черен от копоти воронок. Повсюду валялись успевшие уже покрыться ржавчиной, корявые осколки увесистых мин.
– Теперь, однако, фриц регулярно бить станет, – заметил как бы мимоходом сержант Спиридонов.
После завтрака Федоров отослал меня в штаб полка с документами. Возвращался домой, на передовую, достаточно поздно. Нужно было в очередной раз пересекать знаменитую «Поляну смерти» и протекавшую по ней неширокую речку Смердынку. Несмотря на начавшуюся ростепель, речка Смердынка все еще держалась подо льдом. Место нашей переправы немцы регулярно обстреливали из гаубиц и тяжелых минометов, кроша лед и разбивая настил моста. Саперы едва успевали наводить новый, как очередной налет вновь все обращал в хаотическую кучу древесного лома.
Как нарочно, я оказался на переправе к началу налета. Первый же снаряд взрывной волной опрокинул меня и отбросил на лед. Погода стоит оттепельная, и лед тотчас проломился подо мною. Я оказался в воде, как был: в полушубке и ватных брюках. Тяжелые мины с грохотом и свистом шлепались в воду, подымая фонтаны брызг. Выбравшись на берег, не обращая внимания на обстрел, я ринулся бежать к «дому», к землянкам, на передовую. Нужно было преодолеть без малого три с половиной километра, а схваченная морозом одежда уже застывала на мне колом. «Дома» солдаты помогли мне раздеться, растерли тело куском сукна от трофейной шинели. Срочно нужна была водка. В сте-пановском взводе у одного из солдат нашлась немецкая фляга в суконном чехле, полная спирта. За Никин кожаный планшет, которым я так гордился в училище, я выменял эту флягу со всем ее содержимым. Планшетка, естественно, мне была очень нужна, и мне ее было искренне жаль, но спирт при тех обстоятельствах был нужнее. Вероятность воспаления легких стала вполне реальной. Приняв внутрь и растеревшись наружно, укрытый заботливо трофейными одеялами и шинелями, лежа у натопленной докрасна печки, я заснул крепким и спокойным сном. Развешанные под потолком заботливыми руками солдат мокрые мои шмотки к утру не только просохли, но и прожарились.
21 марта. Отправив взвод на работы под началом Шарапова, я остался в землянке: нужно было как следует просушить полушубок – овчину нельзя вешать у сильного жара, можно испортить мездру. Лучше всего она сохнет на вольном воздухе. Кроме того,
